кричала, и Моника, и Петр, и Бася, и Лукаш, я их пропускаю и выхожу предпоследним, вижу, как они несутся по длинному мрачному коридору, но по каким–то причинам не могу за ними угнаться, иду быстрым шагом, нет, не так уж и быстро, потому что меня обгоняет Мадам Не Сегодня–Завтра, которая успела повернуть ключ в замке и теперь оглядывается на меня, манит рукой, и сворачивает куда–то раньше, чем они. Я иду следом за ней – может, ей известен более короткий путь, хотя все равно придется бежать вдоль всего двора; не лучше ли было остаться в комнате и наблюдать за тем, что происходит? чем тут поможешь? – и хотя я должен вроде бы беспокоиться за Васиного сына, на меня накатывает какое–то жуткое равнодушие, сковывающий тело холод, в душе я уверен, что ничего мы уже не сумеем изменить и стараться не стоит. Каждый следующий шаг кажется абсолютно бессмысленным и дается со все большим трудом. Мы с Мадам попадаем в какой–то подъезд, очень странный, где лестницы, пересекаясь на разных уровнях, отделены друг от друга перилами или преградами: на высоте груди передо мной вдруг возникает барьер, через который я неуклюже перелезаю, дальше ступеньки ведут все вниз и вниз, а Мадам Не Сегодня–Завтра по–прежнему маячит впереди. Куда мы, собственно, идем? – в конце концов, не выдержав, кричу я ей. Она останавливается перед низенькой дверью с засовом, долго возится с амбарным замком. Ты оке понимаешь, что там сейчас происходит, тихо говорит она. Мне чудится, я слышу вдалеке крики, завывание сирен, плач. Помещение, куда мы попадаем, напоминает склад: окон нет, только сплошь покрытая пылью рухлядь: шкафы, сломанные стулья, а посередине – кровать с грязным покрывалом. Споткнувшись о школьный глобус, я с размаху плюхаюсь на кровать. Откуда–то навстречу мне выскакивает жирный котяра с короткой голубоватой шерстью. Ложись, говорит мне Мадам Не Сегодня–Завтра, которая стоит, при-, валившись спиной к ветхому книжному шкафу, а вокруг, ее головы кружатся пылинки, потревоженные нашим дыханием.
Собственно говоря, это единственное, чего мне хочется, последние минуты почему–то до предела меня вымотали, и я понимаю, что мне необходимо отдохнуть, да и ничего тут не поделаешь, все давно уже произошло. Или не произошло, но все равно произойдет, не сегодня, так завтра. Поэтому я послушно ложусь, подавляя брезгливость – покрывало все в каких–то пятнах; и утешаю себя: ведь Бася с Мареком никогда не жили в общежитии; Бася ради него бросила учебу, и они вместе уехали; в тот момент я не могу вспомнить куда. Кот сидит в изголовье, и я ощущаю на себе его немигающий взгляд. Послушай, снова говорит Мадам Не Сегодня–Завтра, ничего этого на самом деле нет. Жизнь – только иллюзия из стекла и света, и теперь я уже точно знаю, что все это мне примерещилось, потому что из пасти кота тихим мурлыканьем вырывается, шепот: жизнь – это иллюзия из стекла и света.
Я принесу нам стаканы, говорит Мадам и уходит за шторку, отделяющую кухню от комнаты, а на синей обивке матраса, который служит диваном, остается эротичная впадинка от ее попки. Лить в такой день – преступление, бормочет Петр, перебирая пластинки. Какое небо… Такие времена, хором подхватываем мы с Мадам Не Сегодня–Завтра, а Петр вытаскивает из груды «Вертолеты» Портер–банда. Я поминутно прикрываю глаза, оставляя щелочки, чтоб подглядывать за Мадам, может, закуску какую–нибудь сварганить? Пойду сделаю бутерброды. На книжной полке – «Социология» Шацкого, «История цвета» (знаменитое издание с черно–белыми иллюстрациями, над чем мы одно время иронизировали, но как–то грустно), «Трилогия»,[20] три тома «Виннету».[21] Я беру старый номер еженедельника «Литература»: «Мой мир выпал у меня из рук медом в грязь, и никогда уже его не оторвать от земли», читаю я, тебе это знакомо? – Не–а, Петр мотает лохматой головой, я сейчас взялся за Библию. От корки до корки, как Господь Бог наказал. Мадам Не Сегодня–Завтра возвращается с бутербродами, на ней темно–синяя фланелевая рубашка, под которой вырисовывается грудь, притягивающая взгляд. Мой. И, кажется, Петра тоже. Ты что изучаешь? – спрашиваю я, а она: временно ничего, устроила себе передышку. Академку взяла, догадываюсь я. Синие носочки и лохматые тапки без задников – она села, поджав под себя ноги. Я перевожу взгляд на тапки, потом на голову Петра, снова на тапки.
Это не мои лохмы, говорит Петр, я бы ей все отдал, но скальп она у меня еще не просила.
Мы снова поднимаем стаканы, произносим тост: не за нее, только, ради бога, не за здоровье хозяйки, просит Мадам. О да, подтверждает Петр, в этом доме такой закон. – И часто к тебе так заскакивают? – Частенько. Мне это в кайф – тусовка с выпивоном, да еще с доставкой на дом. – А как давно вы знакомы? – мне это не дает покоя – чтобы закадычный друг и не познакомил с такой девушкой, эгоист чертов. Довольно давно, говорит Петр. Год, откликается Мадам Не Сегодня–Завтра.
Мы пьем. Мне все это видится по–другому, бормочет Петр, бывает, произойдет что–то, а мы не в состоянии врубиться. Этакие откровения истории и времени… с шипением. – С шипением? – удивляется Мадам Не Сегодня–Завтра. Мне пока не наливайте. – Пьем на равных, протестую я. На равных, на равных, поддерживает меня Петр. Ну да, с шипением, представь: когда время вдруг откупоривается… – Не лепи чепуху, Петрусь, съешь лучше бутербродик, советует Мадам.
Для машин зажегся зеленый свет, «порше» рванул с места. А я, завидев приближающийся к остановке автобус и отказавшись от покупки сигарет, припустил обратно. Кое–как втиснулся. Мадам Не Сегодня–Завтра была уже далеко, однако, думаю я себе, раз уж я ее опять встретил, видно, время откровений еще не кончилось. А может, и кончилось, но скоро начнется снова.
Докладная записка
Процесс, на который мне хотелось бы обратить ваше внимание, по–видимому, убыстряется. Я не знаю, когда он начался; данные, собранные мной, – результат исключительно моих личных наблюдений и поэтому далеко не полны. Более того, я не берусь утверждать, сколь глубоки и необратимы эти изменения. Сведения, которыми я располагаю, повергают в пессимизм, отчего возникает сомнение в смысле написания настоящего документа. Я затрудняюсь оценить, имеется ли хоть какая–то возможность эффективно противостоять злу, и тем не менее предпринимаю такую попытку. Быть может, еще не все потеряно.
Началось все с события, в котором угадывается связь с интересующим меня явлением и которое я только спустя много лет осознал надлежащим образом. Произошло это, должно быть, в 1965–м, а может, 1966 году. Моя тетка получила тогда квартиру в варшавском районе Воля.
По этому случаю у нее собралась многочисленная родня Мне было в ту пору не более десяти лет, я резвился среди огромных серых коробок и беспорядочно расставленной мебели. В какой–то момент мне захотелось наведаться в ванную комнату. Я дернул дверную ручку, и вот тогда из–за запертой двери раздался вопль дяди: партком!
Дядя членораздельно произнес: партком! – относительно этого у меня нет никаких сомнений. Я неоднократно анализировал свои воспоминания, сравнивал с другими ситуациями, запомнившимися с тех времен, размышлял, не ошибаюсь ли я. Нет, говорю с полной уверенностью: из–за двери прозвучал возглас: партком! – хотя контекст наказывал воспринимать его как: «занято!» или «не входить!» – собственно, так я и понял. Но звуки выстроились – совершенно однозначно – в слово: «партком!», обозначающее на тот момент «занято, не входить». Я был в том возрасте, когда еще учатся новым словам; однако ни о какой ошибке не могло быть и речи, в частности, именно потому, что сравнительно недавно освоенный ребенком словарный запас вынуждает его обращать особое внимание на нестандартное употребление слов.
Пробудившаяся тогда подозрительность, осмелюсь так выразиться, лингвистического или, точнее, лексикологического свойства заставила меня впредь вдумчиво изучать речь взрослых. В общем, я начал их жадно подслушивать, и это осталось во мне до сих пор. Довольно скоро меня поразило, сколь непостоянны значения слов, используемых чаще всего: уходи могло значить «покинь помещение» или же, ровно наоборот, «останься» и, возможно, еще «извинись передо мной». У меня все в порядке, как правило, означает «я не в духе». Но еще больше меня изумило – а школьная программа по родному языку вряд ли помогла бы найти определение этому явлению, – что иногда подмена смысла переводила высказывание в иную синтаксическую категорию, к примеру, когда вопросительная по форме фраза: Ты это о чем? – становилась утвердительным предложением, легко передающимся перифразой «У тебя ужасный характер».
Все мои наблюдения вполне обоснованны, и я сознательно начинаю с них: не только потому, что они