писатель. Почему так?
Любимый поэт: два-три десятка стихотворений разных поэтов.
Семейное положение: две жены (в разное время!) и две дочери.
Национальность: ежу понятно.
Что еще?
Еще о смерти.
В юности одесская цыганка с Молдаванки нагадала мне 63 года в этой жизни. Вполне удовлетворен и с тех пор не гадаю. Значит (написано в 1992 году, –
Умер в Киеве 7 ноября 1998 года.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Чудеса чудесами, но каждый знает, что истинных
Владимир Ларионов
БЕЛЫЙ МАМОНТ РОССИЙСКОЙ ФАНТАСТИКИ
Геннадий Мартович Прашкевич родился 16 мая 1941 года в селе Пировское на Енисее.
«Первой книгой, которую прочел от корки до корки, – вспоминал писатель в эссе „Малый Бедекер по НФ, или Книга о многих превосходных вещах“ (2006), – была „Цыганочка“ Сервантеса. Не „Коза-дереза“, не „Конек-горбунок“, не „Маша и три медведя“, весь этот доисторический извращенный модернизм, а настоящая толстая солидная книга. Мне только что стукнуло четыре года, „Цыганочке“ шло далеко не первое столетие. Разница должна была сказаться…»
Она и сказалась.
Первый рассказ («Остров туманов») Гена Прашкевич сочинил в седьмом классе. Учился он тогда в городе Тайга (крупная железнодорожная станция на Транссибирской магистрали). В 1957 году рассказ был опубликован в местной газете «Тайгинский рабочий». Окрылённый успехом, юный автор пишет один за другим три фантастических романа, пробует себя в поэзии, но одарённому подростку не хватает знаний и жизненного опыта. «Я жил как бы в двух мирах – реальном, где роскошная природа соседствовала с дремучим пьянством, дикостью, невежеством, почти всегда свойственными промышленному захолустью, – рассказывал писатель позже, – и миром придуманным, открывавшимся, когда я смотрел на звездное небо. Меня всегда тянуло заглянуть за горизонт, за пределы видимого, и самому увидеть – что там? Жажда познания распирала. Жарким летом 1957 года, строя очередной телескоп из очковых стекол, перечитывая только что появившуюся „Туманность Андромеды“ и любимую книжку детства „Недостающее звено“, я (неожиданно даже для самого себя) послал письма небожителям, которые написали эти книги. А они, крайне занятые люди, выдающийся палеонтолог, известный писатель-фантаст Иван Антонович Ефремов и выдающийся учёный-энтомолог и писатель, доктор биологических наук Николай Николаевич Плавильщиков – о, чудо! – ответили, отозвались, даже ненавязчиво намекнули на то, что, мол, надо бы и дальше учиться. А Иван Антонович пригласил в поле – поработать с самыми настоящими палеонтологами. И книги! Они присылали много книг! В глухой сибирской провинции в середине прошлого века, учась в школе, я перелистывал альбомы Аугусты и Буриана, вчитывался в работы Вернадского, Козо-Полянского, Быстрова, Рёмера. Оказалось, в учебе есть сладкий смысл».
Окончив школу, Геннадий Прашкевич приехал в Новосибирск.
Здесь, в только что основанном академическом городке, он обрел замечательных друзей, людей «одной с ним крови», и с некоторым удивлением обнаружил, что настоящие, даже очень крупные ученые тоже пишут стихи! В начале 1961-го года молодые сотрудники Института геологии и геофизики создают поэтическую группу, организуют вместе со студентами Новосибирского университета литературное объединение. Поэтические «среды», куда собирался весь Академгородок, стали островком опасного свободомыслия, которое не могло остаться безнаказанным даже во время относительной политической оттепели начала 60-х. «Торжествующее ощущение того, что у нас всё получается, – вспоминал позже Г. Прашкевич, – конечно, не могло не привести к мысли о литературном альманахе. Литературный альманах, выходящий в научном городке! – это ли не ответ тем, кто делит людей на „физиков“ и „лириков“?! Впрочем, думаю, с гораздо большим изумлением, а, скорее всего, просто с ужасом узнали партийные ревизоры о том, что мы с Володей Горбенко попросили дать стихи в наш альманах не кого-нибудь, а Анну Андреевну Ахматову. А нам это казалось в высшей степени естественным. Именно присутствие стихов А. А. Ахматовой могло по-настоящему освятить волнующие просторы предполагаемого альманаха. Нам тогда в голову не приходило, что жизнь и мечты далеко не всегда совпадают, что пробивание литературных альманахов и журналов в обществе, связанном догмой партийности, не под силу людям даже гораздо более авторитетным, что существование нашего литобъединения давно замечено власть имущими, что все наши наивные движения на виду, и вполне серьёзные люди интересуются нашими неиссякаемыми спорами и чтениями». Через тридцать лет Лидия Чуковская напишет о последствиях этого неосмотрительного шага в своих «Записках об Ахматовой», упомянув в них и письмо из Новосибирска «от двух мальчиков, готовых отдать жизнь за Анну Андреевну». Поскольку отправители письма не знали почтового адреса Ахматовой, оно было послано ей через «Литературную газету» и, разумеется, перлюстрировано компетентными товарищами. Пострадали многие «средовцы»…
Академгородок, снова Тайга (там была написана его первая реалистическая повесть «Столярный цех»), снова Академгородок. Вместе с женой и маленькой дочкой Г. Прашкевич уезжает на Сахалин. Работая с 1965 по 1971 гг. в лаборатории вулканологии Сахалинского комплексного научно-исследовательского института, он исходил Сахалин, Курильские острова, Камчатку. «Оказалось, что мир, в который мы попали, великолепен, в нем есть просторы, горы, сопки. Каждое лето я пропадал в экспедициях, часто на островах практически необитаемых. Два-три человека на острове – это не так уж много. Скоро выговариваешь все слова, и начинаешь… понимать океан… причем совершенно иначе, не так, как раньше… Берега островов необыкновенны – мрачные каменные непропуски, врезанные бухты, выходящие в океан мысы… Пляжи тянутся километрами: – черные титано-магнетитовые, белые – пемзовые… Издали приходит большая волна, подсвеченная изнутри зеленоватым сиянием. Набегая на мелководье, она растет, поднимается и вдруг мощно рушится, мгновенно освещая весь берег холодной молнией…»
В 1968 году опубликована книга стихов корейского поэта Ким Цын Сона, переведённых Г. Прашкевичем в соавторстве с В. Горбенко. В том же году должен был выйти поэтический сборник самого Прашкевича.
«Вернувшись с полевых работ, – вспоминал писатель, – я отправился в Южно-Сахалинское книжное издательство. Настроение там почему-то царило не самое праздничное. Директор меня не принял, а перепуганный редактор книжки дал странный совет. Наверное, перепутал порядок ходов, как говорят шахматисты. „Твоя книжка уже готова, – сказал он, странно оглядываясь, будто нас могли подслушать. – Осталось подписать ее в печать, но понимаешь… у цензуры появились некоторые вопросы…“ И посмотрел на меня круглыми глазами: „Ты попробуй… Ты сходи к цензору сам… Это очень умная женщина…“
Совет редактор дал не подумав: в Советском Союзе цензуры не было. И цензоров, понятно, как таковых, не существовало. Были штатные сотрудники Лито, некие невидимки, общаться с которыми имели право только редакторы, но никак уж не авторы. Но, проинструктированный редактором, я нашел нужное здание, поднялся на нужный этаж и постучался в нужный кабинет. «Ах, – радостно сказала цензорша, – я давно ничего такого свежего, как ваши стихи, не читала! Есть, правда, мелочи… Ну вот тут, например… О советском князе Святославе… В девятьсот шестьдесят восьмом году (тысячу лет назад) он якобы, по вашей версии, застиг врасплох болгарские города, сжег Сухиндол, изнасиловал… – голос цензорши сладко дрогнул, – ах, изнасиловал многих болгарок… Ну, если и так? – голос цензорши окреп. – Где тому доказательства? В каком госхране лежат документы, доказывающие эти массовые, по вашим словам, изнасилования? Не мог, не мог наш советский князь так вести себя в братской стране!»
Я не согласился. И принес цензорше том знаменитого советского болгароведа Н. С. Державина. «В конце весны или в начале лета 968 г. князь Святослав Игоревич во главе 60-тысячной армии спустился в лодках вниз по Дунаю… Болгария была застигнута врасплох…» И все такое прочее. Теперь-то я был убежден: книга моих стихов выйдет! Но отложив в сторону том академика Н. С. Державина, милая цензорша долго глядела на меня с непонятной мне грустью. Потом спросила: «В каком году издана эта книга?» – Я честно ответил: «В одна тысяча девятьсот сорок седьмом». – «А какое, миленький, у нас тысячелетье на дворе?» – цензорша, несомненно, знала русскую поэзию. – «Одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмой год». – «Ну вот и ладушки, – подвела, наконец, итог цензорша. – В девятьсот шестьдесят восьмом году,
Набор книги рассыпали. Имя автора было занесено в черный список.
Потом Прашкевич напишет: «В некотором смысле моя пресловутая разносторонность вызвана была специфическими обстоятельствами. Первая книга уничтожена цензурой, стихи нигде не печатались… Что ж, я начал переводить… Летал в Болгарию, изучил язык, издал антологию болгарской поэзии в своих переводах. Однако, этого мне было мало… Так я пришел к прозе, составившей мою магаданскую книгу „Люди Огненного кольца“ (1977). Общение с научным миром привело к идеям фантастическим. От фантастики пришел к истории. У каждого путь свой. Это ведь не проблема – сменить жанр, главное – остаться интересным для читателя».
В 1971 году Геннадий Прашкевич вернулся в новосибирский Академгородок.
Работал в газетах, затем в Западно-Сибирском книжном издательстве. Печатался в журналах «Байкал» (Улан-Удэ), «Вокруг света» (Москва), «Аврора» (Ленинград), «Огонек» (Москва), «Сибирские огни» (Новосибирск), «Дальний Восток» (Хабаровск). В альманахе «На суше и на море» вышла повесть «Двое на острове» (1972), где на фоне экзотической курильской природы, описанной с большой художественной достоверностью, не менее достоверно показаны нравственные метания главного героя-геолога. Свердловский журнал «Уральский следопыт» в февральском и сентябрьском номерах за 1974 год публикует фантастико-приключенческие повести Прашкевича: «Мир, в котором я дома» и «Шпион в юрском периоде». Последняя положила начало циклу «Записки промышленного шпиона», за который писатель в 1994 году получил премию «Аэлита». По словам Виталия Ивановича Бугрова, в то время литсотрудника отдела прозы и поэзии «УС», публикация в течение одного года сразу двух повестей одного автора – случай редчайший в практике «Уральского следопыта». Бугров писал, что вещи Прашкевича «…мы печатали едва ли не по мере поступления! Уверен (и где-то глубоко в душе радуюсь этому): именно мы помогли родиться – ну не совсем так, поскольку рождался-то он сам по себе! – но, во всяком случае – утвердиться новорожденному фантасту».
В 1978 году в Новосибирске вышла книга фантастических повестей и рассказов «Разворованное чудо». За нею последовали реалистические – «Эти вечные, вечные вопросы» (1979), «Курильские повести» (1981). В «Уральском следопыте» регулярно печатается фантастика Прашкевича. Казалось, литературная жизнь писателя налаживается, но в 1983 году работу в издательстве пришлось оставить. Поводом послужил выход сборника фантастических повестей и рассказов «Великий Краббен», название которому дала повесть Геннадия Прашкевича. С подачи одного из литературных «коллег» книгу затребовали на контрольное рецензирование в Госкомиздат РСФСР и там рецензентам сразу не понравилось имя главного героя повести – Серпа Ивановича Сказкина, обнаружившего в кальдере острова Итуруп дожившего до наших дней плезиозавра. Впрочем, рецензентам в этой повести много чего не понравилось. Даже вполне невинный
