Красный сфинкс

и Алексей К. Толстой, а сделали жанром современным Алексей Н. Толстой и И. А. Ефремов, то истинное свое выражение, классическое во всех отношениях, при этом глубоко неформальное, напитанное болью (а что другое делает искусство искусством?) русская фантастика нашла в творчестве Аркадия и Бориса Стругацких.

«С самого начала наша деятельность была реакцией на нереалистичность фантастической литературы, выдуманность героев, – говорил Аркадий Натанович в марте 1982 года в редакции журнала „Знание – сила“ (записал Виталий Бабенко, – Г. П.). – Перед нашими глазами – у меня, когда я был в армии, у Б. Н. в университете, потом в обсерватории – проходили люди, которые нам очень нравились. Прекрасные люди, попадавшие вместе с нами в различные ситуации. Даже в тяжелые ситуации. Помню, например, как меня забросили на остров Алаид – с четырьмя ящиками сливочного масла на десять дней. И без единого куска сахара и хлеба. Были ситуации и похуже, когда тесная компания из четырех-пяти человек вынуждена была жить длительное время в замкнутом пространстве. Вот тогда я впервые испытал на собственной шкуре все эти проблемы психологической совместимости. Достаточно было одного дрянного человека, чтобы испортить моральный климат маленького коллектива. Порой было совершенно невыносимо. Были и такие коллективы, когда мы заведомо знали, что имярек – плохой человек, но были к этому готовы и как-то его отстраняли. Я хочу сказать, что нам было с кого писать своих персонажей. И когда мы с братом начали работать, нам не приходилось изобретать героев с какими-то выдуманными чертами, они уже были готовы, они уже прошли в жизни на наших глазах, и мы просто помещали их в соответствующие ситуации. Скажем, гоняться за японской шхуной на пограничном катере – дело достаточно рискованное. А почему бы не представить этих людей на космическом корабле? Ведь готовые характеры уже есть. Мы, если угодно, облегчили себе жизнь. Конечно, по ходу дела нам приходилось кое-что и изобретать. Но это не столько изобретения, сколько обобщение некоторых характерных черт, взятых у реальных людей и соединенных в один образ. Это обобщение и соединение остается нашим принципом, мы будем продолжать так и впредь, потому что принцип довольно плодотворный».

«Хромая судьба» (1982).

Тут хронология несколько нарушается.

Повесть «Гадкие лебеди», ставшая впоследствии частью «Хромой судьбы», впервые появилась в печати еще в 1972 году – правда, не в Советском Союзе, а в ФРГ.

«В понедельник 13 (ноября 1972 года, – Г. П.) – писал Аркадий Натанович брату, – я был у Ильина (один из секретарей СП СССР, – Г. П.). Перед этим (вот совпадение!) я отнес в «Новый мир» рецензию, и тут Девис, криво ухмыляясь и глядя в угол, рассказал: во Франкфурте-на-Майне имела состояться выставка книгопродукции издательств ФРГ, всяких там ферлагов. От нас выставку посетили Мелентьев (ныне зам. Председателя ГК по печати) и руководство «Мира» и «Прогресса». Добрались до стенда издательства «Посев». Выставлено пять книг: Исаич «1914», двухтомник Окуджавы, реквизированный Гроссман, «Семь дней творения» В. Максимова и Мы с Тобой «Гадкие лебеди». Поверх всего этого – увеличенные фотографии вышеперечисленных и якобы надпись: «Эти русские писатели не примирились с существующим режимом». Ну, прямо от Девиса пошел я, судьбою палимый, к Ильину. Думаю, быть мне обосрану, а нам – битыми. Ан нет. Встретил хорошо, даже за талию, по-моему, обнял, не за стол – в интимные угловые креслица усадил и принялся сетовать на врагов, которые нас так спровоцировали. Ласков был до чрезвычайности. Коротко, все сводится к тому, что нам надобно кратко и энергично, с политическим акцентом отмежеваться».

И если бы только литературные проблемы…

«Борис, кажется, оправился от инфаркта, сегодня должен был отбыть из больницы в санаторий, – (цитирую письмо Аркадия Натановича от 12 марта 1981 года, – Г. П.), – еще месяц – и, возможно, начнем снова встречаться для работы. Хотя где встречаться… Живу вчетвером с малышом в двухкомнатной, сам понимаешь, каково это. Но Бог милостив, что-нибудь придумаем. Главное, оба мы с Борисом уже старые больные клячи, в доме творчества работать боязно – без жены, чтобы присматривала за здоровьем, насчет возможных приступов и т. д.» И в декабре 1982 года снова: «А у меня, брат, дела плохи. Живу от одного сердечного приступа до другого…»

«Волны гасят ветер» (1984).

«Эта повесть оказалась итоговой, – писал Борис Натанович. – Все герои наши безнадежно состарились, все проблемы, некогда поставленные, нашли свое решение (либо оказались неразрешимыми), мы даже объяснили (вдумчивому) читателю, кто такие Странники и откуда они берутся во Вселенной, ибо людены наши это Странники и есть – точнее, та раса Странников, которую породила именно цивилизация Земли, цивилизация Homo sapiens sapiens (как называется в Большой науке вид, к которому мы имеем честь принадлежать)».

«Отягощенные злом» (1988).

«Впервые над этим романом мы начали думать еще в октябре 1981-го, когда возникла у нас с братьями Вайнерами странная, нелепая даже, но показавшаяся нам плодотворной идея написать совместный фантастический детектив – так сказать, „в четыре башки“. Чтобы состоял этот детектив из двух частей – „Преступление“ и, сами понимаете, „Наказание“. Чтобы в части „Преступление“ (условное название „Ловец душ“) описывалась бы совершенно фантастическая и даже мистическая ситуация, как по некоему райцентру российской глубинки бродит никому не знакомый Бледный Человек и скупает живые человеческие души…»

«Жиды города Питера, или невеселые беседы при свечах» (1990).

Интонация менялась. Многое менялось. Менялись даже взгляды на саму жизнь.

«Для нас счастье, – сказали братья Стругацкие в одном из интервью тех лет, – это кратковременное ощущение радости бытия, возникающего от сознания хорошо выполненного замысла. Ощущение острое, сильное и редкое. Оно возникает неожиданно и быстро исчезает, потому что невыполненного, незаконченного и неудачного всегда больше, и нормальное состояние озабоченности и неудовлетворенности, естественно, преобладает. Поэтому мы гораздо более ценим ощущение занятости и полноты жизни, ощущение менее яркое, но более длительное и надежное. Когда-то мы писали: „Жизнь дает человеку три радости: друга, любовь и работу“. Мы и сейчас думаем так же. Хотя прекрасно понимаем, что счастье понятие чрезвычайно индивидуальное и зависит от многих факторов: от воспитания, от образа жизни человека, от его темперамента, от его окружения и физического здоровья. Мы знаем, что для многих людей счастье – это просто отсутствие несчастья, довольство, удовлетворенность, и мы понимаем этих людей, хотя и не приемлем такого представления о счастье. Для большинства людей счастье связано с осуществлением желаний, и, вообще говоря, желания предосудительные могут приносить столько же счастья, сколько и желания благороднейшие. Человек может быть счастлив даже в ущерб самому себе – когда источником его счастья оказывается удовлетворение дрянных и мелких желаний. Слава ради славы, награда ради награды, благополучие ради благополучия – все это рано или поздно приводит человека в духовный тупик, в котором нет места никакому счастью и где остаются одни только сомнительной приятности воспоминания. Для нас уже много лет основным источником счастья служит наша работа, и выражение „человек создан для счастья…“ мы склонны истолковывать как „человек рожден для творчества…“ (если человек вообще рожден для чего-нибудь)».

Аркадий Натанович умер 13 октября 1991 года.

Шестого декабря того же года прах Аркадия Натановича Стругацкого был развеян «…над ЗЕМЛЕЙ в точке пространства, ограниченной 55 градусами 33 минутами С. широты, 38 градусами 02 минутами 40 секундами В. долготы…»

Под псевдонимом С. Витицкий Борис Натанович Стругацкий выпустил романы «Поиск предназначения, или Двадцать седьмая теорема этики» (1995) и «Бессильные мира сего» (2003). Публицистическая его деятельность, работа с известным ленинградским литературным семинаром общеизвестны. «Я сейчас не пишу (если Вас интересует это), – сказал Борис Натанович весной 2006 года новосибирской журналистке О. Ярославцевой. – Я – читаю. Как главред, как член жюри нескольких литпремий, как руководитель семинара. „Чукча не писатель, чукча читатель“. Помните одного из героев „Сказки о Тройке“? Пришельца Константина, специалиста по чтению поэзии? Так вот я сейчас – специалист по чтению фантастики. Занятие столь же утомительное, сколь и небезвредное… А проблемы… Ну, проблем и проблемок – множество. Как старых, так и относительно новых. Но ни одна не вдохновляет по-настоящему, хотя беспокоят – все. А более прочих – процесс неуклонного огосударствления всего и вся в нынешней России. Неудержимое наступление суверенной демократии… Корпоративной демократии… Особой российской демократии, если угодно… Новой формы старого доброго тоталитаризма… Не нравится мне это возвращение в прошлое, очень не нравится…»

«Если в Советском Союзе, – спросила журналистка, – книги братьев Стругацких выходили в условиях жесткой цензуры, то сегодня можно издать и продать на книжный рынок что угодно. В каких условиях из этих двух Вам с Аркадием Натановичем было бы легче, удобней, комфортней писать и жить? Короче, подгоняло ли ваше общее перо ситуация в стране или напротив, тормозила?»

«Только не говорите мне, что „и от цензуры может быть польза“, – ответил Борис Натанович. – Какая может быть польза от рабства? Писать должно быть трудно, а публиковаться легко – это единственно верная ситуация творчества. Только так, и никак иначе».

«Хорошо, но в продолжение вопроса: выступили бы Вы сегодня за цензуру в литературе? Как идеологическую или литературную (ненормативная лексика, плагиат), так и „культурную“, имеющую цель не допускать к изданию откровенно бездарные, низкоуровневые рукописи? Нужен ли вообще, по Вашему мнению, какой-то контроль над литературой и литературным процессом извне?»

«Нет. Цензура может (и должна) существовать только в форме самоцензуры. Контроль – только в виде самоконтроля. „Ты сам свой высший суд“ – не вчера сказано, но ничего здесь за двести лет не изменилось».

«Сегодня или когда-либо Вам и Аркадию Натановичу приходилось отрекаться от написанного ранее, считать свои суждения, изложенные в книгах, незрелыми или даже сожалеть о них?»

«Есть несколько текстов, которые сейчас бы мы печатать не стали („Страну багровых туч“, например, целиком и полностью). Но так уж, чтобы „отрекаться“, „сожалеть“, – без этого, к счастью, обошлось».

«Закрепившись в литературе Вы автоматически попали „на перо“ различным критикам и литературоведам. Насколько внимательно Вы отслеживали и отслеживаете материалы о собственном творчестве, каково Ваше мнение о критике?»

«Я читаю только то, что попадает под руку случайно или что советуют мне доброхоты. Времена, когда я жадно интересовался материалами такого рода, давно миновали. Впрочем, и раньше критика меня интересовала, главным образом, с одной точки зрения: помешает это публикации очередной нашей вещи или нет. Заметьте, что о помощи в публикации речи быть не могло никогда – не существовало такой критики, которая помогала бы опубликованию, даже если о тебе лестно отзывались космонавты, например».

«Читая Ваши „Комментарии к пройденному“ вдруг узнаешь, что, к примеру, повесть, которую ты только что прочитал, задумывалась как совершенно иное произведение и по жанру, и по настроению. Кажется, этому немало способствовала

цензура. Какие еще внешние факторы влияли на Ваши с Аркадием Натановичем первоначальные идеи, насколько невосполнимы оказались невольные утраты для нас, читателей?»

«Ничего в голову не приходит. Да и цензура „корректировала“ наши замыслы не таким уж решительным образом. Она могла принудить нас видоизменить