первоначальную идею, но очень редко принуждала нас отказаться от замысла совсем. Тут играли роль совсем другие побуждения, главным образом, внутренние: сложность замысла, опасение впасть в „бытовизм“, внезапная потеря интереса к…»
«Судя по тому, что
«Я много раз уже говорил об этом. Нынешняя молодежь более свободна, во-первых, и совершенно несоразмерно обеспечена развлечениями, во-вторых. Она не обременена предвзятыми идеями, вообще деидеологизирована и сравнительно мало читает – зато несравнимо больше слушает музыку, танцует, смотрит кино и играет в настольные игры. Никаких „социальных привилегий и преимуществ“ у нее, по-моему, нет. Потому что (как и в мои времена) она искренне уверена, что молодость – это навсегда».
«Без сомнений, к Вам обращается множество молодых писателей – наверняка даже не за помощью, а за мнением, советом. Как Вы с ними поступаете, часто ли помогаете и
как в общем оцениваете уровень их мастерства?»
«Я стараюсь быть „суровым, но справедливым“. Не знаю, как это у меня получается. Поток молодых не скудеет. Видимо, тут дело в том, что научить писать никого нельзя, но ободрить (или „осадить“) можно любого. Что я и стараюсь делать».
«Что, на Ваш взгляд, сегодня нужно молодому писателю, чтобы встать вровень с братьями Стругацкими?)))»
«Не знаю. Но вообще молодому писателю нужно только три вещи: талант; трудолюбие; удача. И адское терпение! Писательство – вредное занятие».
«В Ваших с Аркадием Натановичем произведениях и просто беседах родилось большое количество афоризмов. Какой афоризм Вам особенно нравился или (если таковых множество) как-то характеризовал бы Вашу творческую жизнь?»
«Почему-то в голову приходит только любимое: „Умные нам не надобны, надобны верные“.
Живет в Санкт-Петербурге.
ВЛАДИМИР ДМИТРИЕВИЧ МИХАЙЛОВ
Родился 24 апреля 1929 года в Москве.
«В советской истории, – вспоминал Владимир Дмитриевич, – этот год получил название года великого перелома. Шел двенадцатый год революции. В то время, говоря „революция“, подразумевали Октябрьскую. В отличие от всяких там буржуазных, она была социалистической и потому единственно правильной. Шел ее двенадцатый год, и жизнь могла казаться людям более фантастической, чем любая литература. Мы жили в ощущении непрерывного развития. И были уверены в великолепии будущего.
Таков был воздух моего детства, потому что я родился в очень партийной семье. Мои родители воевали на фронтах гражданской. Интересы страны тесно сплетались с семейными. Все мы верили, что это – наша страна, а не царство Политбюро. Ко времени моего рождения отец работал председателем Сокольнического райисполкома Москвы, но вскоре был переброшен, как тогда говорилось, на производство: возглавил строительство Ярославского резино- асбестового комбината, одной из крупнейших строек того времени. Вскоре публично поспорил со Сталиным, и это сильно повлияло на его дальнейшую карьеру. Мать работала завсектором в отделе пропаганды и агитации МК партии – Московского обкома, которому тогда подчинялась и Московская городская партийная организация. Последовательно выполняя линию партии, оба они оказались арестованными в 1938 году. Мать все подписала, уже на первом допросе лишившись зубов, получила пятнадцать лет с последующим вечным поселением, срок отбыла, а уже перед поздним реабилитансом вернулась в Москву и в свое время была по всем статьям реабилитирована. Отец же, человек железной воли и мужества, не признал и не подписал ничего, и по известному приказу Берии был отпущен, просидев под следствием год. Больной и изуродованный, он смог прожить еще пять с лишним лет: размещал эвакуированные авиазаводы в Новосибирске и Бердске, а затем восстанавливал два завода, самолетный и моторный в Воронеже и в 1944-м умер от туберкулеза…»
«Я решил стать писателем, когда мне было семь лет. До сих пор четко помню, как это случилось. Я куда-то шел – просто гулял, наверное – по родному Большому Балканскому переулку, и вдруг эта простая мысль пришла мне в голову. Она показалась такой естественной, что я сразу в нее поверил. До того я считал, что должен стать моряком, хотя море впервые увидел только через два года после этого события. Это желание пришло из книг, которых я к тому времени уже прочитал довольно много: читать начал, когда мне было три с небольшим, и первый свой роман – фантастический – я начал писать лет, наверное, в девять, сразу же после того, как одолел роман Григория Адамова „Победители недр“. Написал, помнится, странички четыре в обычной школьной тетрадке. В один присест. На этом начался и почти закончился первый этап моей литературной карьеры. Почти, – потому, что один законченный короткий рассказ я вскоре все- таки написал, на сей раз подражая уже не Адамову, но Александру Грину. Мои приятели-сверстники серьезно обсудили рассказ и сделали замечания. То была первая встреча с критикой. На замечания я не обиделся, как не обижаюсь на них и сейчас…»
В 1945 году В. Д. Михайлов переехал в Ригу (ныне столица самостоятельного государства Латвия). Окончил юридический факультет Латвийского государственного университета. «Почему я пошел туда, а не подал заявление на отделение журналистики – до сих пор не понимаю. Наверное, все-таки потому, что мне хотелось романтики, и я считал, что найду ее в профессии сыщика. Зато помню совершенно точно, почему не попытался поступить в Литературный институт: тогда я полагал, что туда попадают только совершенные и несомненные гении. А на гениальность я не претендовал даже в том возрасте, для которого это является естественным…»
Армейскую службу проходил в Белорусском военном округе.
«Мотался по полкам и отдельным частям дивизии, писал все, что нужно, и организовывал авторские материалы. Работа была подвижной, но скучной: военная цензура знала свое дело, и после ее вмешательства описание любого учения, любой операции выглядело примерно так: „Военнослужащий Иванов получил приказ провести сложную боевую операцию. Показав хорошую воинскую выучку и солдатскую сноровку, правильно используя вверенную ему военную технику, Иванов и его боевые товарищи отлично справились с заданием“. Когда почти четыре года моей службы подошли к концу, редактор предложил мне остаться в кадрах: присвоим тебе звание, и будешь служить! Это был повод для серьезных раздумий. Армия – образ жизни. К нему, особенно в молодом возрасте, легко привыкаешь. Возникает своя система ценностей; так, на улице большого города генерал – это не Бог весть что; а в расположении части лейтенант – это много. Гражданка уже немного пугала: в армии, при всех возможных тяготах, тебя и кормят, и одевают, и обстирывают, и про баню не позволяют забыть… Тем более что у меня проявился вкус к газетной работе, который в дальнейшем – я уж не знаю, больше помог ли мне или помешал. Но я уже понял тогда и то, что военная журналистика дает намного меньше для профессионального развития, чем гражданская – тем более на уровне дивизионной газеты. И я решил, что все-таки рискну – и уволюсь в запас…»
Но армия не раз отзывалась в литературной работе Владимира Михайлова.
Прежде всего в повести «Один на дороге» (1987). Это настоящий гимн в ее честь.
«Армия приучает человека ощущать реальную ценность собственной личности не со своей частной, но с посторонней точки зрения – ценность, намного уступающую значению таких понятий, как дисциплина и долг. Но к этому человек приходит не сразу и далеко не сразу исключает из своего лексикона, даже мысленного, слова „настроение“ или „расположение духа“. А может, дело еще в том, что, начиная служить в армии, о героизме которой за многие годы было и еще наверняка будет сказано так немало, человек (а в первую очередь – человек с романтическим складом характера) ищет способ как можно скорее продемонстрировать те запасы героического, которые, конечно же, таятся в нем. Не сразу, далеко не сразу начинает он понимать, что высший героизм, быть может, заключается в том, чтобы приказы не обсуждать, а выполнять – беспрекословно, точно и в срок, как сказано в уставе…»
И дальше: «Армия – это особая страна, особое мировоззрение и образ жизни. В армии есть все, что есть в гражданской жизни, и сверх того многое, чего в гражданке нет. В армии есть своя аристократия и свой плебс. Свои ученые и писатели. Свои артисты и композиторы. Свои таланты и бездари. Свои изобретатели и исполнители. Свои художники и инженеры. Свои философы и люди действия. Люди принципа и конъюнктурщики. Свои спортсмены и свои гиподинамики. Свои герои и свои трусы. Свои независимые и свои подхалимы. Свои мечтатели и свои прагматики. Свои карьеристы и свои работяги. Свои удачники и неудачники. Свои трезвенники и пьяницы. Свои мудрецы и свои дураки; правда, говорят, что уж если дурак армейский, то он всем дуракам дурак. Может быть. Но какими бы ни были люди в армии, они – кроме всего прочего или прежде всего прочего – солдаты, люди приказа и подчинения, люди не самой легкой судьбы…»
Работал следователем прокуратуры, инструктором Елгавского райкома КП Латвии, в редакции журнала «Дадзис», возглавлял газету «Литература ун Максла» («Литература и жизнь»). Не один год отдал Рижской киностудии, Союзу писателей Латвии, издательству «Лиесма». В годы перестройки журнал «Даугава», руководимый В. Д. Михайловым, вошел в число самых интересных журналов страны.
«То, что я тогда писал, – вспоминал Владимир Дмитриевич, – не имело к фантастике никакого отношения. Начал я с вполне реалистических рассказов, для которых воспользовался наблюдениями, почерпнутыми в колхозах. Написал три рассказа, из которых один был сразу же опубликован в районной газете, выходившей на обоих языках (латышском и русском, –
Первая НФ публикация – повесть «Особая необходимость» (1962).
«Жил в Риге писатель Дмитрий Нагишкин, автор известного тогда романа „Сердце Бонивура“. „Парусу“ грозило закрытие: читателя он не привлекал, хотя из полугодичного сделался ежеквартальным, похудев вдвое. И вот, в поисках средств сделать его популярным, писатель этот обратился ко мне: „Володя, ты же любишь фантастику. Почему бы тебе не написать фантастический рассказ?“ Похоже, это был тот самый толчок, которого мне не хватало для того, чтобы прыгнуть в холодную воду. Быть может, я его даже подсознательно ждал. И согласился.
Наверное, легко объяснимо то, что я, еще в пятом классе начавший мечтать о космических полетах, в своем первом фантастическом опусе отправил героев именно в такой полет. Вероятно, то был путь наименьшего сопротивления. Я утешал себя тем, что в ранних книгах мастеров – и Лема, и Стругацких – герои тоже летели к планетам и тоже в пределах Солнечной системы. Творил я главным образом в своем секретарском закутке, задерживаясь по вечерам. Писал от руки на оборотной стороне больших листов с журнальной версткой. Работая, я понемногу начал понимать, что не способен составлять планы, заранее представлять, что именно я хочу создать. Заканчивая очередную страницу, я не знал, что случится на следующей. Содержание возникало как бы само собой. Иногда, написав несколько страниц, я вдруг понимал (как будто кто-то подсказывал в этот миг), что проскочил тот перекресток, где нужно было свернуть, чтобы действие продолжалось по нарастающей, а не начинало замедляться, потихоньку спускаясь вниз. Лишние страницы летели в корзину, я возвращался назад и двигался в новом направлении. Поначалу я считал это своим недостатком и упрямо составлял планы – но все они с завидной последовательностью не выполнялись. Пришлось признать, что только так я и могу писать: импровизируя. Возможно, думал я, так и должна возникать фантастика: писатели, которых я знал, были реалистами, бытописателями и искренне удивлялись тому, что книгу можно выдумать, сочинить с начала до конца. Их сюжеты приходили из жизни, у них
