В книжке стихов «Что наша жизнь» (1992), есть такой, очень характерный для Кира Булычева стишок:
Эту книжку (нумерованный экземпляр № 13), он надписал мне: «Дорогой, далекий сибирский друг. Я специально ждал, пока дело дойдет до тринадцатого номера – таковы они, москали! Будешь читать, Лиде не показывай. Из-за этого стишка директорша типографии сняла выходные данные».
Конечно, страница 13 была открыта первой:
Думаю, исторически это справедливо.
Улыбка никогда не покидала Игоря Всеволодовича.
«В ней я представил, – писал он о своей повести „Осечка-67“, – что в Питере решено провести юбилейно-показательный штурм Зимнего дворца и показать революцию для радио, телевидения, иностранных гостей и всех трудящихся.
Штурмовать Зимний дворец должны были дружинники, милиционеры и передовики производства. А кто будет защищать? Решено было собрать женский батальон из экскурсоводов и младших научных сотрудников Эрмитажа, а на роль юнкеров назначили младших научных сотрудников мужского пола.
Когда об этом становится известно, сотрудники собирают комсомольское собрание и на нем, как честные советские граждане, постановляют: «Ввиду того, что в штурме дворца примут участие пьяные элементы и даже хулиганы, бесценным коллекциям, народному достоянию грозит страшная участь».
И тогда делегация из Эрмитажа мчится в Обком, но Обком конечно же клеймит комсомольцев за пораженческие настроения и даже клевету на советских трудящихся.
А комсомольцам ничего не остается, как, вернувшись в музей, сообщить о позиции ленинградских бонз своим товарищам и постановить: «Зимний дворец не отдавать! Сокровища сохранить!»
А дальше начинается наш обычный бардак.
Крейсер «Аврора» садится на мель, и вместо Зимнего снаряд попадает в Смольный.
Ленина (актера, загримированного под вождя) арестовывают на улице дружинники, изображающие пост Красной гвардии, приняв вождя за шпиона Временного правительства.
Комсомольцы отбивают несколько штурмов, и в конце концов актер, играющий Керенского, берет власть в стране, а Политбюро во главе с Брежневым после тщетной попытки забросать Ленинград атомными бомбами уходит в отставку…»
«Давай встретимся, – непременно говорил Игорь, когда я появлялся в Москве и звонил ему. – Давай я поведу тебя в новое издательство! – Это уже по конкретному поводу. – Заключишь договор, получишь аванс!»
Редкостнейшая черта для писателя: не считать все издательства мира только своей делянкой. К сожалению, многие, начиная с переустройства мира, заканчивают благоустройством только своих личных шести соток.
Игорь хватал меня за руку и весело тащил в какое-то странное здание в центре Москвы. Мы поднимались на третий этаж и оказывались в сумеречном царстве аквариумов. Вместо редакторов на нас молчаливо зевали толстые рыбы. «Смотри, Гена, – благожелательно говорил Игорь, и в его мягком голосе недоверие к чудесам мешалось с какой-то совершенно невероятной надеждой. – Сейчас зайдем к главному. Он похож вон на ту рыбу. Запомни. Именно на ту. Чтобы не перепутать. Здесь все редакторы похожи на рыб, а рыбы на редакторов, такое издательство. Сейчас мы зайдем к главному и ты сразу скажи ему в глаза, что ты написал чудесную книжку о религии одного старинного сибирского племени. Ну, какие там у вас племена в Сибири?» – «Чюванцы, – отвечал я, не понимая. – Шоромбойские мужики, чюхчи, юкагиры». – «Вот, вот, – вспыхивал радостно Игорь, смеялись все его морщинки, седина горела вокруг головы как нимб. – Ты ему прямо в глаза скажи, что ты написал чудесную книжку про религию чудесных сибирских шоромбойских мужиков.» – «Но я же такую книжку не писал. Даже не думал ни над чем таким. И с религией там трудности.» – «Вот видишь! – радовался Игорь. – У чудесных шоромбойских мужиков с религией трудности. Так и скажи главному, что ты написал чудесную книжку о трудностях с религией у этих твоих чудесных шоромбойских мужиков. Смотри, смотри, она тоже прислушивается, – указывал он на особенно толстую аквариумную рыбу. – Ей нравится. А что зевает, не обращай внимания, это у нее нервное». – «Но я никогда не писал книжек о религии», – упирался я. – «Значит, пришло время, – ласково убеждал Игорь. – Я же вот написал чудесную книжку о религии атлантов».
«Я начал писать во второй половине шестидесятых годов, – вспоминал Игорь Всеволодович. – Первая книга – „Последняя война“ – вышла в семидесятом году, первый сборник рассказов – в семьдесят втором, а первая книга о девочке Алисе – в семьдесят четвертом. То есть я придумал себе (или они сами придумались) три направления: это юмористическая, пародийная фантастика в новеллах о городке Великий Гусляр; фантастика обыкновенная, которая чаще именуется „научной фантастикой“; и, наконец, фантастика для детей – повести об Алисе Селезневой. Постепенно я завоевал репутацию „доброго сказочника“. Это была утомительная репутация, потому что в те годы я мог издаваться лишь в „детской литературе“, а если просил вставить в план книгу взрослой фантастики, заведующая редакцией Майя Брусиловская печально вздыхала: „Игорь, пойми, в очереди на издание стоят десятки достойных фантастов, и все пишут для взрослых. А вот в детской фантастике у нас пробел – только Крапивин да ты. Напиши еще одну книжку про Алису, и мы ее в будущем году издадим“. Вот я и сдавался, потому что предпочитал опубликовать оптимистическую детскую книжку, чем не публиковать ничего».
С Игорем трудно было говорить о политике, о капитале, как о глобальной структуре, он не всегда поддерживал тему ноосферы, информационные войны тоже мало его трогали, но вот мир 1185 года!.. Он даже написал о нем целую книгу. «Смотри, какая толстая, какая
«Трудно плыть боком».
«Уходи с дороги пицца!»
Он любил эти игры – мгновенно возникающие сочетания слов.
Он был совершенно очарован сказкой моего маленького тогда внука Тимофея: «Пошла козочка погулять. Попрощалась с мамой». – «Какие у вас там в Сибири чудесные угрюмые леса, какая чудесная тревожная обстановка, – радовался Игорь. – Выйти погулять – уже попрощаться надо». И в нескончаемой беседе мы переходили к ненаписанным романам, которые теперь, увы, уже не будут написаны. «Силос на берегу Маклая», – предлагал я. – «Очень сильная идея, – радовался Игорь. – Всепобеждающий социализм. Это надо писать яркой кистью. Пусть Маклая даже съедят, ничего страшного, социализм ведь строят не для одного отдельного человека!» И сам предлагал: «Человек, который давал советы Богу». – Я радовался: «Знал такого. Точно знал. Он постоянно дергал Большого старика за бороду, приставал, спрашивал, чем он питается? Ну, Большой старик не выдержал, спустился с небес и отхерачил мужика от души». – «Чудесное решение», – радовался Игорь. И предлагал сюжет о новом сорте кукурузы. Этот чудесный сорт был выведен селекционером-мичуринцем, страшно раздраженным хищениями со своего участка. Новый сорт кукурузы отличался агрессивностью, сам защищал себя от колхозников. – «Все девы Урука». – «А вот это чудесное название отдай мне, – радовался Игорь. – Я напишу рассказ».
Не знаю, написал ли?
По крайней мере, в своде его работ («Кир Булычев в XX веке», 2002) такого названия нет.
А время шло…
На челябинском издании записок семидесятника «Как стать фантастом» (2001) он написал мне: «Как мы с тобой, Гена, живем долго! Даже коты наши померли». А на втором издании (московском, 2003): «Дорогому другу Гене – когда-то недавно мы с тобой и не подозревали, что доживем до мемуаров».
«Я был обыкновенным жителем сумасшедшего государства, – писал он о себе. – Жителем, который, как замятинский нумер, полагал, что ему суждено жить и умереть в СССР, хотя другие страны нравились ему больше. Все же я успел поработать переводчиком и английские книжки читал, а что еще важнее, „Голос Америки“ был для меня обычным ночным кушаньем: до сих пор в ушах стоит мелодия вступления к „Музыкальному часу“. Так что сильно одурачить меня было трудно. К тому же „Континент“ я читал, кое с кем из диссидентов был знаком и хоть и не был борцом, но имел свою позицию, ей не изменял и даже полагал себя кое в чем более последовательным, чем иные борцы за народное счастье… Я никогда не мог полностью разделить позицию наших прогрессивных деятелей литературы и искусства, которые отлично пользовались немалыми благами, что партийные органы дарили писателям и художникам, ездили в дома творчества и на семинары, получали дачи в Переделкине, просторные квартиры в спецдомах и пайки в распределителях, даже в загранпоездки отправлялись ежегодно, на людей посмотреть и себя, прогрессивных, показать. Осуждать их за это нельзя – общее явление. И почему не воспользоваться благорасположением партии и правительства?
Но вот дальше начинается нечто для меня и по сей день непонятное.
Писатель пишет умеренно смелый опус. Его начинают критиковать всякие верные Булгарины. Писатель ходит по Москве или Ленинграду, и прогрессивная интеллигенция жутко ему сочувствует – ведь так могут и пайка специального лишить!
Я не преувеличиваю и никого не хочу обидеть. Но хочу напомнить, что не член Союза писателей имел право издать не больше одной книжки в год, ставки для него были пониже, чем для члена или руководителя Союза, да и на блага он, не будучи членом, рассчитывать не мог. А уж дача в Переделкине вообще выходила за пределы мечтаний. Возникали ситуации (а в семидесятые годы все чаще и чаще), когда прогрессивному писателю начинали грозить исключением из Союза. И вот тогда разворачивалась борьба за то, чтобы в этом Союзе остаться. Я и сегодня хочу спросить несчастных и объективно благородных людей, которые проходили эти обсуждения и исключения: какого черта вы цеплялись за Союз? И какого черта вы в него вступали?»
Однажды в Свердловске в кафе напротив гостиницы «Большой Урал» мы заняли удобный столик – Нина Матвеевна Беркова, Игорь Всеволодович, Боря Штерн и я. Рядом был накрыт стол на шестнадцать персон и мы всячески гадали, кто отведает выставленные на нем яства? Нина Матвеевна боялась, что это будет тайная свадьба некоей романтичной грешницы. Боря Штерн утверждал, что если и свадьба, то с последующими дракой и с изнасилованием. А Игорь сказал: «Милые друзья, вы совсем не верите в чудесное. Сейчас сюда придут замечательные люди. Интеллигентные, тихие. Они едят морковку, не курят и каждый день чистят зубы».
И действительно. Дверь кафе открылись и вошли шестнадцать беременных (Боря Штерн уточнил: глубоко беременных) молодых женщин. Они не выглядели запущенными. Они явно ели морковку, не курили и чистили зубы. Нина Матвеевна тихонько ахнула: это, наверное, несчастный случай на производстве! А Боря Штерн предположил, что это всего лишь сотрудницы часто посещаемой читателями краевой научной библиотеки. «Ну, что ты, Боря, – мягко возразил Игорь. – Сотрудницы областных библиотек никогда не бывают беременными, потому что в непрестанной борьбе за культуру рано теряют женственность. А мы тут видим шестнадцать чудесных прелестниц. Их связывает нечто общее. И я знаю что!»
Выдержав паузу, он сказал: «Это полный выпуск библиотечного техникума!»
И так мы до сих пор и сидим за эти столиком (на фотографии) – Боря Штерн, Нина Матвеевна, Игорь, я. А напротив – будущее.
Книгу «Как стать фантастом» Игорь закончил словами:
