В 1973 году – «Чердак Вселенной».
В 1978 году первая книга цикла «Лунная радуга».
За роман этот в 1985 году Сергей Павлов был удостоен премии «Аэлита».
В 1983 году вторая книга цикла – «Мягкие зеркала» (1983).
А в 1991 году продолжение цикла – роман «Волшебный локон Ампары» (в соавторстве с Н. Шаровой).
В те же годы Сергей Павлов увлекся палеолингвистикой.
Он нашел свой собственный метод реконструкции археоморф, позволяющий выявить изначальный смысл многочисленных древних названий и имен, а также современных слов и понятий. Первые наработки в этой области Сергей Павлов изложил в 1999 году в книге «Москва и железная „мощь“ Святослава. О происхождении названия Москва». Развивая свои идеи, он выпустил и вторую книгу: «Богу – парус, кесарю – флот: Опыт палеолингвистики» (2002).
Самым популярным произведением Сергея Павлова остается роман «Лунная радуга». «По счастливому совпадению, – писал мне Сергей, – где-то в 1957-м году, в первом году Космической Эры, я наблюдал в дивную ночь полнолуния в горах Нуратау лунную радугу. Необычное и до жути красивое метеозрелище! Двадцать лет спустя я позволил себе использовать узаконенное наименование этого очень редкого природного явления в качестве названия для своего космического фантромана».
Четверка космодесантников вернулась из трудной экспедиции к планете Уран.
Постепенно выясняется, что во время экспедиции каким-то неизвестным способом все четверо приобрели необычные для человеческого организма свойства, во многом изменившие их сущность. Международная служба космической безопасности пытается разгадать тайну странной четверки. Но это не так просто.
«Я беру шире и говорю о тупиках человеческих представлений, – говорит один из героев „Лунной радуги“. – Понимаешь? Люди неплохо знают себя в пределах Земли. Много хуже – в пределах Системы. Но в звездных масштабах… Там Абсолютная Неизвестность. И против нее нет у нас философского иммунитета. Против неожиданностей космоса иммунитет просто немыслим. Наше лихое стремление к якобы романтичным и якобы дивным мирам постепенно сходит со сцены. Мы слишком рано придумали для себя место в Галактике. Теперь же, увязнув в труднейших делах освоения Солнечной Системы, мучительно размышляем: какое такое место нам уготовила в своих пределах сама Галактика?…»
И действительно, вторгаясь в космос, человек, несомненно, влияет на него, но и космос в свою очередь каким-то образом влияет на человека. И не всегда в приятную сторону.
«Главный медик, с которым я разговаривал, высветлил для меня наружную стену своего кабинета. Глянул я, да так и обмер. Пока смотрел, – (на людей, пострадавших на Венере, –
Лицо у Вебера странно застыло, и Фрэнк пояснил:
– Ну… не качели, конечно. По-другому их там называют. Воздушные компенсаторы, что ли. Это когда на синюка находит, он начинает землю руками скрести, его, голубчика, на мягких лямках вздергивают. Подрыгает он ногами и успокоится. Через полчаса отпускают – гуляй. Дело, в общем, для тамошней медицины обычное. А вот в светлые ночи, особенно в полнолуние, медикам тяжело. Бывает, барабаны плохо помогают. Тут уж приходится синюков опасаться. Тогда их стараются всех… на эти… воздушные компенсаторы. А то и вниз головой… Понимаешь, Мартин… наша предприимчивая цивилизация вырвалась в просторы Солнечной Системы, плохо себе представляя, во что это нам обойдется…»
Собственно, уже обошлось.
Проблема, к сожалению, обозначена.
«Йонге, Кизимов, Нортон, Лорэ… Кто они, эти четверо? Товарищи по несчастью? Изуродованные космосом люди? Нелюди? Безопасные для нашей планеты или потенциально опасные? От решения этих вопросов, быть может, зависит судьба человечества. Я произнес громкую фразу, но до сих пор, пока не будет строго доказана ее излишняя высокопарность, она остается в силе. На четырех примерах ясно: мы имеем дело с непонятной для нас реконструкцией природных свойств человека…»
Некий космический «демон», вселившийся в бывших космонавтов, начинает показывать зубы и ответ на вопросы надо получить быстро.
А ведь у каждого свое.
«Каким образом удавалось ему ненормально долго бывать под водой, Нортон не понимал. Удавалось, и все тут. Правда, потребность в дыхании на глубине ощущалась, но эта потребность скорее всего была рефлекторной – без вреда для себя он довольно легко себя подавлял. Странная способность обходиться подолгу без воздуха была одной из тех немногих его „ненормальностей“, против которых он ничего не имел и которые даже был склонен использовать. Бывало (вот как сегодня), истерзанный „калейдоскопной игрой“ зрения, слуха и обоняния, измученный полусном, он спрыгивал в воду, опускался на дно и лежал, наслаждаясь подводным покоем. Удушье он начинал ощущать минут через сорок. Если двигался – через двадцать-пятнадцать. Когда он впервые заметил эту свою „ненормальность“, подумал, помнится, с мимолетным не то интересом, не то омерзением: и утопиться-то по-человечески, видно, теперь не сумеешь…»
Но это не все.
Превращения продолжаются.
«Нортон увидел свое отражение в зеркале, обмер. Он весь блестел. Как металлическая болванка. Он и „предок“ – оба блестели. Но блеск потомка был ярче. Все тело с головы до пят как бы переливалось слоями тягучего блеска, мерцало зеркальными пятнами. Слой зеркальной субстанции был не везде одинаково плотен, и сквозь это мерцание Нортон мог разглядеть свой загар, хорошо различал пестрый орнамент на плавках. Он медленно, трудно приблизил к лицу непослушные руки и увидел, что блеск неохотно, как вязкая ртуть, стекает с поверхности рук и тянется шлейфом. Возникло сумасшедшее желание не мешкая стряхнуть с себя блистающую пакость. Смутно чувствовал: превозмочь странную скованность мышц удастся лишь с помощью каких-то не менее странных и еще незнакомых ему усилий. Скорее интуитивно, чем сознательно, он плавным (поневоле) жестом поднял руки над головой, мучительно потянулся, и ему показалось, будто мягкая катапульта толкнула его в потолок.
Он встретил потолок ладонями, спружинил, и его перевернуло вниз головой.
Увидев под собой макушку шлема с черным плюмажем, он только теперь испытал потрясение, осознав, наконец, что происходит. Он парил, как прежде ему доводилось парить в невесомости. Потрясение, видимо, смяло, разладило этот немыслимый, противоречащий земной природе импульс подъемной силы сверхъестественного полета, и Нортон, успев извернуться в воздухе кошкой, рухнул на четвереньки. Нога задела за доспехи, что-то грохнуло за спиной, и секунду спустя нечаянный летчик заработал удар по затылку рукоятью меча. Нортон поздравил себя с посвящением в рыцари, мельком подумал: «Бурный финиш, однако!» Привстал на руках, отшатнулся: рядом медленно колыхалось перекошенное полотнище слабого блеска, словно язык серебристого пламени, – должно быть, остатки блестящего слоя, соскользнувшего с тела при взлете…»
«Я хотел бы надеяться, – говорит один из героев романа, – что абсолютное тождество нравственных качеств нашей четверки и общества в целом не исключает возможности компромисса». – «Компромисс? – возражают ему. – То есть расскажешь о мелочах типа церебролюбительской связи, электромигрени и „черных следов“, утаив остальное? И при этом отчаянно попытаешься убедить сограждан планеты, что твоя откровенность по поводу неприятностей Дальнего Внеземелья в принципе бесполезна для общества, но была бы очень вредна для тебя самого? Полагаешь, это твое заявление даст тебе право остаться в рядах человечества? Черта с два, как сказал бы один мой приятель. И в конце концов, соблюдая свои интересы, общество непременно вернет тебя в Дальнее Внеземелье и вновь заставит барахтаться в жгучей трясине того состояния, выбраться из которого тебе в свое время стоило… сам знаешь чего… И когда ты там превратишься в объект бесконечных, неимоверно болезненных для тебя и, как потом выяснится, бессмысленных, никому не нужных экспериментов…» – «…то поймешь, наконец, – продолжает его оппонент, – что условия для обоюдочестных контактов самой природой нашего гнусного положения просто не предусмотрены. Тот самый случай, когда смирение равносильно сопротивлению».
И далее: «А если вдруг выяснится, что твоя природная сущность не адекватна биологической сущности человека? Допустим… Что тогда?…» – «Тогда мне ничего другого не останется, как предъявить обществу свои претензии по самому большому счету! – подхватил Нортон. – Ведь это оно послало меня за пределы родной планеты. Ведь это для его благополучия мне приходилось трудиться во Внеземелье, рискуя собственной головой. Вдобавок ваше Управление как общественный институт не сумело обеспечить мне космическую безопасность. Так кто же будет в конце концов виноват, если обнаружится моя биологическая неадекватность?»
Превращения продолжаются.
«…под мышками у Нортона непонятно блеснуло. В ноздрях тоже чудился металлический блеск. И во рту будто зеркальные зубы! Искаженное гневом и блеском лицо… Фрэнк невольно попятился… Потрясенный, он только теперь со всей полнотой осознал, кого расшевелил и что затронул…»
Одна из заметных общественных писательских акций Сергея Павлова – обращение «К спасателям техногенной цивилизации».
«Суровая правда заключается в том, – сказал он участникам форума „Лунная радуга“, – что все мы не мыслим себя вне постоянных контактов с литературной фантастикой, именно в этом наше с вами странное отличие от остальных сапиентных обитателей планеты. Однако читательские вкусы у нас очень разные. Тут, как говорится, кому поп… я хотел сказать, кому погремучечно-матрёшечная попфантастика (в просторечии – фантпопса), а кому фантастика без всяких поп. Последняя представляет собой литературу элитной градации – добротно сработанную сказочную фантастику (fantasy) или научную (science fiction) в профессиональном исполнении.
Что ж… Погремушки – забава детей, или взрослых особей с адекватным состоянием интеллекта; отнесемся к этому снисходительно. Сказочную фантастику обожают романтики с явно сенситивной, как правило, ориентацией чувств. Всю свою сознательную жизнь фантсенситивы и фантсенсорики испытывают неодолимое влечение к литературе про дремуче-волшебное, колдовское и необычайно чувственное. Иногда – без разбора: будь то орфический экстаз возвышенного трепета или парализующий нервы черный всплеск инфернального ужаса. И что интересно: чем больше невнятного во всем этом – тем лучше! Гипертрофированная невнятность (часто с влекущим привкусом алкалоидов мандрагоры или с вульгарным запахом чеснока) ценится на вес серебра, которым расплачивается массовый читатель за такие книжки. Расчет авторов и торговцев прост: чем больше серебра отберут они у читателей – тем меньше будет отлито серебряных пуль… Но погремушечность и гипнотическая невнятность обычно остаются за пределами той области, где обретается Научная Фантастика. Потому как НФ – это особый случай. НФ – это младшая из трех фантагенных сестер, которые какое-то время вместе пряли нити воображения для разно соображающих индивидов. Сперва отличие между сестрами было не очень заметным. Но вот пришла пора рожать и пестовать богатырей техногенной цивилизации – и эту работу-заботу судьба поручила именно младшей. НФ в кратчайший срок оправдала возложенные на нее надежды – всего за два предыдущих века. К огромному
