Самой
«Сначала появился рассказ „Сентябрь“, – писал мне Виктор. – Мысли о других временах года никакой не было. Потом года через четыре написал „Декабрь“, но все еще без всякой задней мысли. Дальнейший порядок уже не помню, но написался, сам собою, еще какой-то месяц, а тогда уж мне ударило в голову: не закруглить ли все это в целый год? Но закруглял долго. Всего от первого до последнего рассказа прошло лет десять-двенадцать. В одном месте пришлось даже схалтурить. Нужен был еще один месяц – июнь, но ничего в голову не приходило. Вернее, рассказ уже был, он назывался „Лагерный сад“ и очень, мне кажется, подходил, но он уже был опубликован под „неподходящим“ названием. Несколько лет я мучился и, в конце концов, совершил подлог: переименовал „Лагерный сад“ в „Июнь“. А ты говоришь…»
«Волевое усилие» (1991).
«Толстяк» над миром» (1992).
Наконец, уже цитировавшееся «Пространство и время для фантаста».
Много лет подряд, оставив инженерную работу, Виктор продумывал собственную концепцию Пространства и Времени. Две с лишним тысячи страниц, огромный научный труд, но концепция исключительно поэтическая. «Я не знаю, – признавался он, – каким образом Вселенная может выйти из сингулярного состояния. Скорее всего эта проблема не просто физическая. Но предположим, что скорость фундаментального воздействия начинает уменьшаться и Вселенная выходит из сингулярного состояния. Это происходит не в шуме и грохоте Большого взрыва, а в тихом Сиянии и Славе…»
В годы перестройки издаваться было негде. Да и силы были уже не те.
«Двадцать лет назад я мог писать без передышки целый месяц, отвлекаясь лишь на прогулку с собакой, но сейчас не могу. Шесть-семь часов такой работы – и я просто падаю перед телевизором, не видя, что там показывают, меня это не интересует. Лишь бы он тарахтел. Но мыслей у меня стало больше. Продолжаю работать над темой Пространства и Времени. Это философская работа. Мне приятно сидеть за столом. Даже не столько писать, сколько читать. Скажем, Платона или Лосева».
«Так и живу, – писал он одному из близких друзей. – Утром пью кофе, иду гулять с собакой. Потом сажусь за компьютер. С десяти до двенадцати (правда, через день) варю щи или рассольник, обедаю, иду гулять с собакой, потом снова – за компьютер, в пять часов – иду гулять с собакой, дальше – за компьютер… С мая по сентябрь основное время занимает огород. Надоел он мне, но зато каждый год – три двадцатилитровых бутыли вина: из малины, смородины и облепихи. А следующим летом хочу попробовать еще и из крыжовника. И пью-то ведь недопустимо мало – по стаканчику в неделю, да и то не каждую, ну и в праздники, конечно…»
«Фантастика для меня, – размышлял Виктор, – это, во-первых, хорошая литература. Я не сторонник того взгляда, что литература должна отражать действительность. Литература и есть действительность, реальность. Она взаимодействует, влияет на жизнь человеческого общества ну, может, не столь прямолинейно и грубо, как само общество на себя. Но фантастика, в отличие от литературы вообще, создает возможную реальность, которая, тем не менее, взаимодействует с действительностью. Отсюда, во-вторых, фантастика – это эксперимент, социальный и психологический. И лучше, конечно, экспериментировать в фантастике, чем так, как произошло в Кампучии…»
И далее: «Здесь никак не уйти от проблемы Бога. Трудность только в том, что мы все время пытаемся понять намерения Бога, исходя из наших, человеческих воззрений, устремлений и желаний. А это невозможно, хотя и неудержимо хочется. Блажен тот, кто просто верует и не задает вопросов. Но мы это состояние проскочили и теперь должны мучаться вопросом: почему Бог создал такой несовершенный мир? Ответа на этот вопрос у меня, конечно, нет и не будет, но не размышлять на эту тему я не могу. Если бы удалось разработать теоретическую систему о существе, которое мыслит с бесконечной скоростью (это и был бы Бог), тогда можно было бы и понять его намерения. Во всяком случае, он дал нам в этом мире свободу воли, и мы пользуемся ею, как хотим или как получается. Но им же предуготован для нас и другой мир, в котором все будут счастливы, а свобода воли не понадобится (или ее значение для нас будет все время уменьшаться) пока мы все не окажемся в Боге. Эта проблема столь сложна, что несколькими фразами или страницами не отделаешься. Или так: это предельная проблема и я с облегчением понимаю, что ни мне, ни кому-либо другому в этом мире ее не разрешить…»
В 2000 году вышел роман «Безвременье», написанный в соавторстве с Юрием Марушкиным. «Тираж семьдесят пять экземпляров… вы его и не заметите…», – с горечью заметил Виктор на весьма скромной презентации. Зато действие в этом романе действительно охватывает
В 2001 году красноярский журнал «День и ночь» напечатал роман Виктора Колупаева «Сократ Сибирских Афин» – о некоем «глобальном человеке», вдруг встретившем самого Сократа. И вот они вместе ходят по Сибирским Афинам, встречаются с сибирскими эллинами – Фалесом, Пифагором, Платоном, Аристотелем, неким Агатием, создавшим временн
Как-то, в конце прошлого века, я пригласил Виктора выступить в Доме ученых новосибирского Академгородка. Он согласился, но потом перезвонил из томского аэропорта: «Метель, старик, не могу улететь». – «Езжай на вокзал, – подсказал я, – поездом добраться проще». Он согласился, но вечером опять перезвонил: «Старик я не приеду. Я болтался по всем этим вокзалам и вдруг понял, что это перст судьбы. Я никогда больше не буду выступать. Совсем никогда».
И практически не выступал.
Умер в Томске 4 июня 2001 года.
БОРИС ГЕДАЛЬЕВИЧ ШТЕРН
Родился 14 февраля 1947 года в Одессе.
Закончил филфак Одесского Государственного Университета.
Отслужил в армии. В 1971 году отправил первую повесть («она была такая школярская, легкомысленная, но весёлая») Борису Натановичу Стругацкому. В том же году произошло личное их знакомство. «Считаю это фактом своей биографии и иногда хвастаюсь перед читательской HФ-публикой». Авантюрная история полулегального увольнения из армейской части для поездки в Ленинград к Стругацкому узнаваемо описана в повести «Записки динозавра».
С 1976 года начался счастливый период сотрудничества писателя с журналом «Химия и жизнь»: прозаик Б. Хазанов выбрал из «самотёка» его рассказы. В «Химии и жизни» впервые появился «Производственный рассказ № 1», «Недостающее звено», «Сумасшедший король», сразу привлекший к себе внимание. Вот уж поистине, «чтобы извлекать пользу из шахмат, не обязательно играть в шахматы».
«Моя первая книжка „Чья планета?“, – с присущим ему юмором писал Борис, – вышла в свет в 1987 году, когда мне стукнуло ровно 40 лет. Вторую книжку собирался назвать тоже с вопросительным знаком: „Кто там?“, но назвал почему-то „Рыба любви“ (1991). Значит, называть третью книгу „Что делать?“ уже не придется…»
В книгу «Рыба любви» (1991), кроме рассказов «Рыба любви», «Вопли», «Отпусти домой» и «Повестка», вошли повести «Записки динозавра» и «Шестая глава „Дон-Кихота“, герои которых легко узнавались читателями того времени. „Однажды, возвращаясь из Зауральска через Москву, Федор Федорович удостоился аудиенции у самого Аристарха Кузанского! Того самого – автора знаменитой „Полыхающей пустоты“. Федор Федорович с трепетным чувством впервые смотрел на живого писателя-фантаста. Оказалось, что они с ним – два сапога пара! Аристарх Кузанский тоже верил в пришельцев, показывал в доказательство цветные заграничные фотоальбомы о жизни и деятельности на Земле внеземных цивилизаций…“
Аллюзии тут более чем прозрачны.
Но Борис Штерн на этом не остановился.
Фантастические его миры всегда были реальными.
«Первым делом он – (Федор Федорович, герой повести, –
С советскими адресами сложностей вообще не было: «Москва, журнал „Знание – сила“, братьям А. и Б. Стругацким; „Сибирь, ресторан „Тайга“, Геннадию Прашкевичу“; „Киев, „Радяньский письменник“, Владимиру Савченко…“
С иностранными – тоже: «Польша, Варшава, Станиславу Лему»; «Япония, Токио, Саке Комацу»; Франция, Париж, Пьеру Булю»…
И так далее.
Первым ответил Рей Бредбери.
«Дорогой мой френд господин Ванька Жукофф! Лично у меня все о-кей, чего и тебе желаю! С радостью узнал, что мои дела в России тоже идут (обстоят?) распрекрасно. Оказывается, даже в скифских степях обитают мои почитатели, хотя ваш ВААП не платит мне гонораров до 1973 года. Это великолепно! Они хорошо устроились! Как ты поживаешь? Надеюсь, вери гуд? Будешь в Нью-Йорке – стучи в рельсу! Привет супруге, детишкам. Гуд бай!»
А в финале «Шестой главы „Дон-Кихота“ появляется сам великий Герберт Джордж Уэллс, – только для того, чтобы с любопытством спросить: „Какого чёрта вы тут делаете во мгле семьдесят пять лет?“
