Оливковая ферма

ярко-зеленая листва на вишнях, грушах и фиговых деревьях и сотни — буквально сотни! — цветущих ирисов. Пастельно-розовые, зеленые, белые и чернильно-фиолетовые, они густо обрамляют все террасы. Еще не выбравшись из машины, мы крутим головами, ошеломленные всем этим великолепием. Какое же облегчение испытывает сейчас земля, впервые за много лет увидевшая солнце!

И еще одна неожиданная радость: наша новая кровать наконец-то доставлена!

Едва мы заканчиваем наскоро приготовленный ланч, погода начинает портиться, и небо быстро затягивается тучами. Становится прохладно, но мы согреваемся физическим трудом. До чего же приятно вновь работать на воздухе! Я чувствую, как уставшая от грима кожа дышит и вновь становится гладкой и нежной. Я пропалываю свои клумбы, а Мишель подметает ступени, покрытые толстым ковром листьев, и готовит садовые стулья к покраске. К своей радости, я нахожу у подножия апельсиновых деревьев, которые мы считали погибшими, молодые зеленые побеги. Издалека, со склона, до нас доносятся редкие выстрелы: должно быть, охотники преследуют кроликов или птиц. Ближе к вечеру начинается дождь. Под мелкой моросью я прыгаю в позеленевший бассейн и, повизгивая, плаваю в ледяной воде, а Мишель срочно разводит огонь в камине — топлива у нас теперь хватит на много лет.

Вечером мы сидим на подушках у камина, слушая, как дождь стучит в окна и звенят струйки, стекающие в ведро на кухне. Нас это больше не волнует. Завтра весь этот дом с его протекающей крышей и облупленной штукатуркой официально станет нашим!

Ночью дождь превращается в тропический ливень. Утром по нашей заасфальтированной дорожке бежит настоящая река, несущая с собой листья, сучья, мусор и даже мертвого кролика. Только в сезон дождей на Борнео да во время урагана на Фиджи я наблюдала такие потоки воды, хлещущие с неба. Еще не успев добежать до машины, мы промокаем до нитки. Щетки стеклоочистителя не справляются с этим потоком, но, к счастью, Мишель хорошо знает дорогу, и приезжаем мы вовремя. В приемной у нотариуса нас уже ждет мадам Б., элегантная и совершенно сухая. Нотариус с грустью провожает глазами капли, падающие с нас на его безукоризненный светло-бежевый ковер. Мы все рассаживаемся в кожаные кресла.

Панорамный вид на Грасс, о котором я так много слышала, совершенно скрыт потоками воды.

— C’est dommage[94], — пожимает плечами хозяин кабинета, невысокий человечек с острой, как у пуделя, мордочкой, в старомодном двубортном костюме и в пенсне.

Он ставит локти на ручки кресла, соединяет пальцы, как будто в молитве, и начинает говорить. Уже скоро становится очевидным, что это на редкость дотошный и чересчур обстоятельный человек. Каждый закон и подзаконный акт, каждый пункт договора и знак препинания неторопливо объясняется и снабжается подробными комментариями. История «Аппассионаты» не только занимает несколько страниц подготовленных документов, но еще зачитывается вслух и тоже комментируется.

Вилла была построена в 1904 году. В том самом году, когда провансальский поэт Фредерик Мистраль получил Нобелевскую премию в области литературы. Я, не понимая и трети из того, что вещает нотариус, и от скуки начинаю вспоминать стихи Мистраля, которые когда-то учила наизусть. Стихи не вспоминаются, a le maitre — во Франции всех нотариусов называют «мэтрами», по-видимому из уважения к их учености и положению, — все говорит, говорит и говорит… Теперь он обращается исключительно к Мишелю, а тот в ответ утвердительно кивает. Насколько мне удается понять, речь идет о том, что Мишель родился в Кельне, но еще в детстве переехал во Францию и с тех пор проживает здесь. Мадам Б. нисколько не интересуется их разговором, но все время подчеркивает и помечает что-то в своем экземпляре договора. Зато каждый раз, когда мэтр останавливается, чтобы перевести дыхание, она вежливо, но твердо вмешивается:

— Maitre, s’il vous plait…[95]

Я понятия не имею, какие тонкости они обсуждают, и не решаюсь спросить у Мишеля. К тому же в груди у меня уже начал шевелиться маленький червячок беспокойства: не слишком ли затягиваются наши переговоры? Неужели они продлятся все утро? Мне ведь надо успеть на дневной самолет.

Вдруг мэтр поворачивается в мою сторону и пристально смотрит мне прямо в лицо:

— Мадам Дринкуотер?

Теперь все глаза устремлены на меня.

— Oui? — испуганно откликаюсь я.

— Avez-vous compris?

Поняла что? Я беспомощно смотрю на Мишеля, а он улыбается мне и объясняет нотариусу, что я почти не говорю по-французски.

— Аа-а, — тянет мэтр, видимо только сейчас поняв причину моей безучастности во время переговоров.

А затем без всякого перехода он начинает излагать историю моей жизни. Где и когда я родилась; имена моих родителей; с каким банком я имею дело во Франции и в Англии; мой годовой доход (которого я и сама точно не знаю); моя работа; девичья фамилия моей матери; доля, которую я плачу за виллу; тот факт, что я свободна от всяких долговых обязательств. Я совершенно раздавлена таким количеством и качеством собранной им информации.

— Так, значит, вы родом из Ирландии? — спрашивает мэтр, откладывая в сторону бумаги.

Я киваю, и он с удовольствием углубляется в воспоминания об отпуске, проведенном у меня на родине. Очень зеленая страна. Да, киваю я, очень зеленая. И сырая, malheureusement[96]. Да, в Ирландии сыро, соглашаюсь я. Все улыбаются и пожимают плечами, как всегда делают французы, если речь идет о несчастных, обреченных жить в других частях мира.

— Mais… — и он шекспировским жестом показывает на пелену воды за окном.

Некоторое время все молча слушают дождь, и я надеюсь, что про мою биографию забыли. Не тут-то было! Через минуту мэтр продолжает рассказывать подробности моей личной жизни всем присутствующим, включая его помощницу мадемуазель Бланко и забившегося в угол агента по недвижимости месье Шарпи.

Потом он интересуется, знаю ли я о существовании дочерей Мишеля и его бывшей жены; потом задает еще какие-то вопросы, и в итоге мне начинает казаться, что я подвергаюсь допросу с пристрастием. Далее с мрачным видом мэтр предупреждает меня об опасностях вступления в долевую сделку с человеком, у которого имеются дети от другой женщины. Боюсь, что если бы я понимала французский немного лучше, то поспешно схватила бы сумку и удрала отсюда, ничего не подписывая. Но наконец дело доходит и до подписей. Все по очереди мы должны оставить автограф на каждой из двадцати девяти страниц договора, а в некоторых, стратегически важных местах от руки написать слова «Lu et approuve»[97] и подписать их полным именем. Договор двигается по столу по кругу: сначала ко мне, потом к Мишелю, потом к мадам Б., за ней — к нотариусу и наконец к его помощнице. Со стороны эта карусель, должно быть, выглядит довольно забавно.

Только агент по недвижимости остается не у дел. Как выясняется позже, он присутствует здесь исключительно для того, чтобы по завершении сделки получить от мадам Б. свои комиссионные. Толстая пачка пятисотфранковых купюр переходит из ее украшенных кольцами пальцев в жадные руки агента в буквальном смысле под столом, и только после того, как поставлена последняя подпись под договором. Меня очень веселит то, что наш славный мэтр во время этой не вполне законной трансакции достает из кармана белоснежный носовой платок размером с небольшую простыню и долго сморкается, занавесившись буквально до макушки. Таким образом все приличия соблюдены.

Только после полудня мы выходим из нотариальной конторы и прощаемся с мадам Б., которую увидим еще один только раз, когда с такими же церемониями будем покупать последние пять акров земли. Дождь стал, кажется, еще сильнее. Мадам Б. ныряет в свой лимузин с шофером, и мы вдвоем остаемся на крыльце. Раньше мы собирались устроить на вилле праздничный ланч и поднять тост за наш новый статус землевладельцев, но сейчас на это уже нет времени. Мы переглядываемся и улыбаемся.

— В аэропорт? — спрашивает Мишель, и я киваю.

Дорога до Ниццы просто ужасна. На черепашьей скорости машины форсируют грязевые потоки, в которые превратились дороги. Все едут с включенными фарами. Но времени до отлета самолета еще