заказывает ломтик
Мы уезжаем уже в темноте, сытые и счастливые. Месье Парковка ублажил наши желудки и покорил сердца. Перед расставанием он, к моему удивлению, знакомит нас со своей элегантной красавицей женой, которая оказывается еще и шеф-поваром.
В понедельник, после нескольких звонков в Брюссель, где проживают месье и мадам Б., нынешние хозяева «Аппассионаты», все решается. Мы покупаем дом и первую половину участка прямо сейчас и подписываем
Теперь нам пора расставаться с югом Франции. Мы и так задержались на день дольше, чем планировали. И хотя мы уезжаем от моря, солнца и веселой средиземноморской суматохи, а этим вечером в Париже нам придется на несколько недель распрощаться друг с другом, я летаю как на крыльях. Дом за границей. И не только дом, а еще перспектива возродить к жизни заброшенную оливковую ферму. Чистый холст, на котором я могу писать все, что захочу. Новая жизнь и человек, с которым я могу разделить ее. В мечтах я уже представляю, как разливаю по бутылкам оливковое масло, это жидкое золото природы.
Я возвращаюсь в Англию в состоянии радостного возбуждения, но оно заканчивается в тот день, когда один из друзей приглашает меня на ланч и от чистого сердца дает несколько советов. Он перечисляет ожидающие меня ужасы: французское налоговое законодательство, французские законы о собственности, подзаконные акты, черные дыры Кодекса Наполеона. А если я решу, что вся эта авантюра была ошибкой, и соберусь продать ферму, известно ли мне, что французы не отдадут мне деньги в течение пяти лет? Я ухожу из ресторана напуганная до дрожи в коленках. За этим следует другая встреча со старой приятельницей, которая добивает меня, обвинив в авантюризме и чрезмерной скрытности. Потом приходит очередь семьи. Родные настойчиво уговаривают меня не торопиться.
— Ты предусмотрела все осложнения? — спрашивает отец и рисует жуткую картину обмана, коррупции и предательства, заканчивая словами: — Очень уж ты сумасбродная. А в итоге покупаешь кота в мешке.
Я еще прихожу в себя после этого разговора, когда звонит мама и сообщает, что разрыдалась сегодня, когда они с моей сестрой ходили по магазинам на Бонд-стрит.
— Ей пришлось отвести меня в кофейню Фенвика. Я едва держалась на ногах.
— А в чем дело? — искренне недоумеваю я.
— В тебе.
— Во мне?
— Как ты могла? Мы же ирландские католики! — стонет она.
Я молчу. Что тут можно сказать?
— А он иностранец! — продолжает мама. — Ты всегда была такой. У тебя нет ни капли здравого смысла.
Я кладу трубку и чувствую, что уже ни в чем не уверена. Меня одолевает тревога. Да, я сумасбродная, и у меня, наверное, нет здравого смысла. Правда, я никогда не считала себя особенно скрытной и уж точно никогда не занималась изучением закоулков французской правовой системы. А главное — мы не можем позволить себе эту ферму. Это просто несбыточная фантазия, порожденная нашим бурным романом, который, скорее всего, закончится так же, как и прежние. Надо отказаться, пока не поздно. Звонок Мишеля из Парижа застает меня в состоянии, близком к истерике. Он сообщает, что у него есть новости из Брюсселя.
— Какие? — мрачно спрашиваю я.
— Мадам настаивает, чтобы десять процентов всей суммы мы заплатили им вперед и наличными.
— Ни за что! Это противозаконно.
Я слышала, что во Франции при сделках с недвижимостью так происходит довольно часто. Это называется депозитом. Покупатель платит оговоренный процент наличными, а продавец в документах указывает цену более низкую, чем реальная. Таким образом снижаются астрономические
— Это финансовое преступление! — кричу я. — Она не имеет права такое требовать!
— Боюсь, что здесь это обычная практика.
Я отказываюсь обсуждать предложение мадам Б. Вернее, я отказываюсь обсуждать что бы то ни было и бросаю трубку, хотя, конечно, понимаю, что, если я не соглашусь, мы потеряем ферму. Решение, всего месяц назад казавшееся таким естественным, теперь повергает меня в ужас. Практически все, чем я владею, включая мою единственную страховку, придется превратить в наличные — кстати, вопреки советам моего бухгалтера — и отдать неизвестно кому. А что, если сделка сорвется? Если все, о чем предупреждали меня друзья и родственники, окажется правдой? Эти страхи будят меня по ночам. Я встаю с кровати и начинаю мерить шагами комнату, мрачные мысли одолевают меня.
Сейчас середина лета. Французский бюрократизм знаменит на весь мир, а потому мало надежды, что покупка будет завершена до начала общенациональных летних каникул. И пока чиновники копаются в сложных проблемах — таких, например, как раздел земли, — фунт стерлингов стремительно падает и все наши расчеты рушатся. Уже сейчас из-за падения фунта стоимость «Аппассионаты» выросла на двадцать процентов. Если так пойдет и дальше, нам придется отказаться от покупки. Я рву на себе волосы. Мишель сохраняет хладнокровие. Наступает День взятия Бастилии, национальный праздник. На машине мы мчимся через пол-Франции, чтобы еще раз взглянуть на заброшенную виллу, успокоиться и принять окончательное решение, после которого пути назад уже не будет.
На этот раз нас приветствует буйным цветением большое дерево у самой террасы. Мы страшно устали после двенадцатичасовой поездки, во время которой по очереди дремали на заднем сиденье, потому что у нас нет наличных даже на комнату в отеле. На негнущихся ногах, точно матросы, пережившие кораблекрушение, мы поднимаемся на террасу. От больших цветов с лепестками цвета слоновой кости идет такой головокружительный аромат, что кажется, им пропитался весь холм. Я бессильно лежу на полу, устроив голову на груди Мишеля, любуюсь на рассвет, вдыхаю этот запах и знаю, что отныне он всегда будет напоминать мне о юге Франции и состоянии беззаветной влюбленности.
День идет своим чередом, и постепенно запахи, виды, солнце и горячий чистый воздух делают свое дело: беспокойство и страхи оставляют меня, и я начинаю проникаться спокойной уверенностью Мишеля. Теперь я понимаю, чем были вызваны мои сомнения: я оставляла позади старую жизнь, готовилась начать новую, полную неизвестности. Страхи, обоснованные и не очень, как и волнение, — неизбежная часть таких переходных состояний. Покончив с сомнениями, мы едем на пляж и окунаем свои усталые тела в Средиземное море. Потом дремлем на берегу. Ближе к вечеру смываем песок и соль прохладной пресной водой и отправляемся за едой и ночлегом к месье Парковке.
Мы обедаем при свечах у него на террасе и любуемся фейерверками, которые взрываются в черном средиземноморском небе и освещают весь залив. Французы празднуют годовщину своей революции, а мне хочется думать только о настоящем, и я делаю вид, что это салют в нашу честь.
Во Франции годовщина взятия Бастилии и последовавшей за этим революции считается главным национальным праздником. Для французов это самый славный миг их истории, тогда как в Англии в годовщину Порохового заговора мы сжигаем неряшливые, уродливые чучела Гая Фокса, революционера, пытавшегося взорвать наш Парламент. Я спрашиваю себя, не в этом ли состоит основное различие между английским и французским характерами. Я читала где-то, что «революционность — это неотъемлемая часть французского духа, ставшая практически инстинктом». В таком случае консервативность — это инстинкт англичан.
Следующим утром, ярким и солнечным, Мишель звонит владельцам виллы в Брюссель. Он
