обнаружили, что Руби начал отдирать подкладку от тюремной одежды, вероятно, с целью связать петлю.
На следующее утро к Руби явился посетитель – доктор Луис Уэст, профессор психиатрии из Университета Оклахомы, приглашенный в качестве медицинского эксперта юристами, которые занимались апелляцией Руби. Уэст встретился с Руби в отдельном кабинете для допросов и увидел перед собой «бледного, дрожащего, взволнованного и угнетенного» человека. На лбу у него красовался широкий порез. Врач спросил, зачем Руби пытался себя поранить.
Руби ответил, что испытывает чувство вины. «Американских евреев убивают, – сказал он. – Двадцать пять миллионов человек!» Их-де убивают за «все те неприятности», которые он причинил, убив Освальда. Его родной брат Эрл, по словам Руби, оказался среди жертв геноцида, «его пытали, чудовищно изувечили, кастрировали и сожгли на улице перед тюрьмой». Руби уверял, что «все время слышит крики» умирающих евреев. «Приказ устроить этот кошмарный погром, очевидно, пришел из Вашингтона, полиции разрешили провести массовые убийства, не вызывая и не вовлекая федеральные войска», – рассказывал он Уэсту. Он несет ответственность за то, что «великий народ с четырехтысячелетней историей будет уничтожен».
Когда Уэст попытался разубедить Руби, тот «заподозрил меня в неискренности, а один раз или дважды, по-видимому, готов был на меня наброситься», сказал психиатр.
– Не говорите, что вам об этом неизвестно – об этом все должны знать! – вскричал Руби.
Для того он разбил себе голову о стену – «чтобы положить этому конец».
В отчете для адвокатов Уэст сообщил, что Руби часто упоминал Освальда, называя его «покойным» или «тем человеком»13.
На следующий день Уэст вновь навестил Руби, и ему показалось, что состояние заключенного улучшилось. Однако на глазах Уэста у Руби начались галлюцинации, побудившие его «быстро подняться, перейти в угол помещения и стоять там, наклонив голову в сторону, широко раскрыв глаза и озираясь по сторонам». В другой момент Руби «залез под стол послушать» голоса, которые ему чудились. «В галлюцинации входят человеческие стоны и крики, иногда нескольких детей или одного ребенка», – записал Уэст. Руби полагал, что это вопли «евреев под пыткой».
Уэст был убежден, что это не лицедейство. «В данный момент Руби формально является душевнобольным», – заключил он. Руби «очевидно страдает от психоза, был полностью занят бредом о преследовании евреев по его вине. Он чувствует себя виноватым, бесполезным и лишенным надежды, потому что на нем лежит вина за массовое истребление его народа». По мнению Уэста, Руби не следовало держать в тюрьме. «Этого человека нужно поместить в психиатрическую клинику для наблюдения, обследования и лечения».
Две недели спустя по поручению судьи, который вел дело Руби, заключенного посетил далласский психиатр Роберт Стабблфилд, и он также счел, что Руби тяжело болен психически и нуждается в стационарном лечении. Руби с готовностью признался Стабблфилду в том, что убил Освальда, а сделал он это, как он с самого начала и утверждал, ради Жаклин Кеннеди. «Я убил Освальда, чтобы миссис Кеннеди не пришлось приезжать в Даллас и давать показания, – заявил он. – Я любил и уважал президента Кеннеди»14.
Руби, как сообщал Стабблфилд, вновь повторил, что организовал убийство Освальда единолично. Его враги «думают, что я знал Освальда, что это какой-то заговор, говорил Руби психиатру, но это неправда. Я готов пройти тест на детекторе лжи и доказать, что я не был знаком с Освальдом и непричастен к убийству президента Кеннеди. А после этого будь со мной что будет».
Глава 31
В последние дни подготовки к поездке в Мексику Дэвид Слосон и Уильям Коулмен пришли к выводу, что главной задачей там будет организовать встречу с Сильвией Дюран. Важность этой свидетельницы существенно возросла в глазах комиссии с января, когда Слосон и Коулмен впервые услышали ее имя. «Дюран может стать главной моей свидетельницей, – сказал себе Слосон. – Только подумать, что она может знать!»1 По просьбе ЦРУ Дюран будет названа по имени в заключительном отчете комиссии в качестве основного источника информации о визите Освальда в Мексику. ЦРУ не хотело выдавать подробности своей сложной операции по наблюдению и прослушиванию разговоров в Мехико и предпочло, чтобы комиссия по возможности относила всю информацию на счет Дюран, если ее показания совпадали с тем, что ЦРУ узнавало также и при помощи своей шпионской аппаратуры. Если бы ЦРУ смогло настоять на своем, то показания Дюран допрашивавшим ее мексиканцам, вернее, то, что, по словам мексиканцев, она им раскрыла, стало бы единственным доступным общественности сообщением о деятельности Освальда в Мексике.
Накануне отъезда Слосона и Коулмена пригласили в Госдепартамент на инструктаж к заместителю госсекретаря Томасу Манну2, бывшему послу США в Мексике: он покинул Мехико четырьмя месяцами ранее. Слосона и Коулмена провели через вестибюль Госдепартамента, мимо рядов разноцветных иностранных знамен, украшавших коридоры, прямиком в кабинет Манна. Манн пригласил гостей садиться, извинился за нагроможденные в помещении ящики: он еще не обустроился в Вашингтоне, дел по горло. В своей новой должности, пояснил Манн, он ведет все латиноамериканские дела Госдепартамента, а поскольку дружит с президентом Джонсоном, как и он, уроженцем Техаса, то часто бывает в Белом доме.
Слосону всего за две недели до того довелось прочесть засекреченные телеграммы Манна из Мехико начиная с конца ноября, и он понимал, насколько ценным может оказаться мнение бывшего посла по поводу иностранного заговора. Слоусон и Коулмен спросили напрямую: по-прежнему ли Манн убежден, что за убийством Кеннеди стоит кубинский заговор?
Несомненно, ответил Манн, пусть даже он пока не может этого доказать. Манн сказал, что «нутром чует»: Кастро «из тех диктаторов, кто способен на такие жестокие поступки либо в надежде на какую- то выгоду, либо просто ради мести». Тот факт, что Освальд перед покушением посетил и кубинское, и советское посольства, «казался достаточным… для возбуждения серьезнейшего подозрения» в том, что он действовал по указке кубинцев и, возможно, с молчаливого согласия их советских покровителей. Манн сказал, что его уверенность в существовании коммунистического заговора окрепла, когда он узнал о показаниях никарагуанского шпиона в Мехико – тот вроде бы видел, как Освальду в кубинском посольстве вручили 6500 долларов, – и когда услышал о перехваченном телефонном разговоре между президентом Кубы и послом этой страны в Мексике: эти двое обсуждали слухи о том, как расплатились с Освальдом.
Манн вскоре извинился и сказал, что должен спешить на другую встречу, но пригласил Слосона и Коулмена еще раз прийти и проконсультироваться с ним насчет предстоящей поездки. Пожимая гостям на прощание руки, Манн обернулся к Слосону и спросил, считает ли комиссия, будто он преувеличивает значение этих улик. Не был ли Манн «чересчур поспешен» в выводах о наличии кубинского следа в убийстве президента? Никоим образом, отвечал Слосон. Хотя накапливавшиеся улики все более убеждали, что к делу о покушении на Кеннеди никакие иностранные заговорщики не причастны, следователи комиссии не «считают какие-либо действия посла неоправданными».
Незадолго до отъезда Слосон прошел инструктаж насчет Мехико также и в ЦРУ. «В ЦРУ мне сказали, что Мехико – так сказать, штаб-квартира шпионов многих стран, вроде Стамбула в боевиках. Шпионы же всегда встречаются в Стамбуле»3. В начале 1960-х годов Мехико превратился в столицу шпионских игр холодной войны, и Слосону не терпелось увидеть все это своими глазами.
8 апреля, в среду, Слосон и Коулмен в сопровождении Говарда Уилленса сели в аэропорту Далласа на самолет Eastern Airlines, вылетели в Мехико и прибыли туда к шести вечера. В аэропорту их встретил Кларк Андерсон, официальный представитель ФБР в Мехико. Коулмен из-за цвета своей кожи часто подвергался дискриминации во время путешествий, как внутри страны, так и за рубежом, и на этот раз сотрудник иммиграционной службы не хотел впускать его в страну, требуя справку о прививках. Его пропустили, когда служащий Eastern Airlines сказал «что-то насчет того, что мистер Коулмен представляет комиссию Уоррена», писал впоследствии Слоусон.
Коулмен в этой поездке все время нервничал, думал, что его жизнь подвергается опасности из-
