Слосон. В Верховном суде Уоррен заслужил репутацию защитника прав левой оппозиции, в том числе и коммунистов, но на этот раз «он следовал стереотипу коммунист – воплощенное зло» и в эту категорию, очевидно, поместил Сильвию Дюран.
Из кабинета Уоррена Слосон вышел, понимая, что проиграл. Ему запомнилось, как, обернувшись к Уилленсу, он сказал: «Господи, какое разочарование, какая ошибка!» Но он понимал, что ничего больше сделать не в силах – разве что подать в отставку, а такой ход Слосон никогда не рассматривал всерьез.
Спустя десятилетия Слосон признавался, что решение Уоррена насчет Дюран так и осталось для него загадкой. «Это же нелепо, что мы не стали ее допрашивать». Он подумывал, не основывалось ли это решение на политическом расчете: Уоррен, возможно, опасался, как бы те, кто критиковал деятельность комиссии справа, не осудили его за то, что он прислушивается к показаниям коммунистки. Больше, по словам Слосона, его беспокоила мысль, что на Уоррена могли оказать тайное давление и вынудить его оставить Дюран в покое. В свете того, что стало Слосону позднее известно о деятельности ЦРУ, он подозревал, хотя и не мог доказать, что эта организация попросила Уоррена обойтись без встречи с Дюран. Рокке Слосон доверял и считал, что тот искренне предлагал помочь и доставить Сильвию в Вашингтон. Но других, вышестоящих сотрудников ЦРУ, по мнению Слосона могла испугать перспектива каких- то открытий насчет Освальда или насчет американских разведывательных операций в Мехико.
Позднее Слосон узнал, что ЦРУ оказывало давление на Уоррена в связи с другим потенциальным свидетелем-иностранцем – Юрием Носенко, перебежчиком из СССР. В июне Уоррен имел частную встречу с Ричардом Хелмсом, заместителем директора ЦРУ, и выслушал от него просьбу не упоминать Носенко в заключительном отчете комиссии. Хелмс «отвел меня в сторону и сказал, что ЦРУ пришло к окончательному выводу: этот перебежчик – подсадная утка», вспоминал Уоррен2. Уоррен согласился выполнить просьбу, хотя комиссии даже не предоставили возможности провести допрос Носенко или хотя бы передать ему через агентов ЦРУ вопросы в письменном виде. «Я был твердо убежден в том, что наши выводы ни в коем случае не могут основываться на показаниях русского перебежчика», – пояснял Уоррен. Носенко, как и Дюран, не заслуживал доверия – эти двое могли и солгать.
Сотрудники комиссии стали уже задумываться о том, как составить и написать отчет. Уилленс разослал им служебные записки с перечнем «провисших концов» – многие нерешенные вопросы касались иностранного заговора, то есть находились в ведении Слосона. Это ни в коем случае не бросало тень на работу Слосона, оговорился Уилленс. Напротив, этот перечень показывал, сколь трудная задача – доказать или опровергнуть существование заговора на основании порой расплывчатых, а порой и противоречивых улик.
Хотя собранный материал вполне ясно указывал, что Кремль ни к чему не причастен, Слосон в апреле решил запросить у ФБР и ЦРУ более подробную информацию о пребывании Освальда в Советском Союзе, в том числе доказательства содержавшегося в «Историческом дневнике» Освальда сообщения, что вскоре после прибытия в Советский Союз в октябре 1959 года он покушался на самоубийство. Освальд писал, что пытался лишить себя жизни, после того как советские власти первоначально отказали ему в праве остаться в стране. «Я решил покончить с этим, – писал он в записи от 21 октября. – Окунул запястья в холодную воду, чтобы притупить боль. Затем резанул по левому запястью и погрузил руку в ванну с горячей водой». Часом позже его обнаружил советский гид и отвез в больницу, где ему «на запястье наложили пять швов».
Слосон полагал, что этот рассказ мог быть и ложью, что попытка самоубийства составляла часть операции КГБ по прикрытию Освальда и давала ему возможность на некоторое время скрыться и пройти обучение на шпиона. Комиссия не вправе была игнорировать такую версию. В протоколе вскрытия Освальда упоминался шрам на левом запястье, но Слосон хотел убедиться, что рана действительно была настолько глубока и опасна, что предполагала попытку самоубийства. Поскольку за сбор медицинских улик отвечал Спектер, Слосон в служебной записке просил его выяснить у далласских патологоанатомов подробности об этом шраме: «Если эпизод с самоубийством был выдумкой, то время, которое Освальд якобы провел на лечении в московской больнице, он мог на самом деле находиться в каком-нибудь укрытии русской тайной полиции, где ему промыли мозги, натренировали его и т. д.»3. Слосон знал, что ЦРУ весьма заинтересовано проверить эту историю с попыткой самоубийства и уже предлагало провести эксгумацию и повторный осмотр шрама. Тогда ФБР воспротивилось этому предложению, и ЦРУ отступилось, не желая давать пищу теориям заговора.
В ту весну Мехико не выходило у Слосона из головы. Наведавшись в этот город в апреле, он направил затем в ФБР список из десятков новых вопросов, ответы на которые комиссия надеялась отыскать в Мексике. Он просил ФБР составить подробную калькуляцию, сколько денег Освальд мог потратить в Мехико, вплоть до расходов на покупку шести открыток с картинками, которые нашлись среди его вещей после убийства. Поскольку имелось сообщение, что Освальд побывал на корриде, Слосон требовал от ФБР установить «стоимость билета на бой быков в тот ряд, где предположительно сидел Освальд». Задача, по словам Слосона, заключалась в том, чтобы определить, пришлось ли Освальду просить у кого-то деньги на расходы во время этого путешествия.
У Слосона оставалось также немало вопросов по поводу «другой Сильвии» – Сильвии Одио, той женщины из Далласа, которая якобы видела Освальда в компании участников сопротивления режиму Кастро. Слосон был убежден, что ФБР поспешило отмахнуться от этого рассказа. В служебной записке коллегам от 6 апреля Слосон сообщал, что его расследование показало: «Миссис Одио является разумным и уравновешенным человеком». В нем росла уверенность, что Сильвия Одио рассказала правду – во всяком случае, так, как она ей представлялась. Велика вероятность того, что «миссис Одио откажется от прежних показаний не потому, что разуверилась в них, но потому, что напугана»4.
ФБР ответило, что не сумело разыскать двух латиноамериканцев, которые якобы явились в дом к Одио вместе с Освальдом, но это не смутило Слосона: он полагал, что эти двое прячутся, опасаясь обвинения в причастности к убийству, и что, возможно, они пытались запугать Одио и принудить ее к молчанию. «За это время они вполне могли оказать давление на миссис Одио или угрозами вынудить ее молчать».
Слосон планировал весной поехать в Даллас, в том числе и ради встречи с Сильвией. В рамках подготовки к поездке его коллеге Берту Гриффину, находившемуся в Техасе, поручили допросить свидетелей, которые могли бы подтвердить рассказ Одио, в том числе и ее психиатра Бертона Эйншпруха. Гриффин отыскал Эйншпруха в больнице Паркленда, в том самом медицинском учреждении, которое уже не раз фигурировало в ходе расследования в Далласе. «Эйншпрух заявил, что полностью доверяет рассказу миссис Одио о ее встрече с Ли Харви Освальдом», – докладывал Гриффин. Психиатр припомнил, как пациентка еще до убийства рассказывала ему о встревожившей ее встрече с тремя незнакомцами, среди которых был человек, которого она затем опознала как Освальда. «Описывая личность миссис Одио, доктор Эйншпрух указал, что она склонна к преувеличениям, но в целом сообщаемые ею факты обычно соответствуют действительности, – писал Гриффин. – Склонность к преувеличению соответствует ее эмоциональному типу, присущему многим латиноамериканцам, и преувеличение не означает искажения фактов»5.
Заявление Одио привлекло внимание и других юристов в штате комиссии. Слосон был настолько поглощен другой работой в Вашингтоне, что не стал возражать, когда Уэсли Либлер, ставший его близким другом, предложил взять на себя разговор с Одио во время запланированной им поездки в Даллас. У Либлера имелся тут свой интерес: судя по фотографиям, переданным комиссии из отделения ФБР в Далласе, миссис Одио внешностью не уступала какой-нибудь модели. В Далласе Либлеру предстояло побеседовать также и с Мариной Освальд, а та тоже была красавицей.
Глава 34
Уэсли «Джима» Либлера сравнивали со стихийным бедствием. Истинный свободолюбец, склонный пренебрегать любыми навязанными ему правилами и еще более склонный их нарушать. В политике он считал себя консерватором-республиканцем. Он терпеть не мог коммунистов и откровенно высказывался по этому поводу. В комиссии ходили слухи (скорее всего, ложные), что Джим принадлежал
