не перебивая, а я кратко излагал» версию одной пули. Пока Спектер говорил, «Уоррен стоял, скрестив руки на груди, изучая Дили-Плаза», рассказывал Спектер. «Добавить бы президентский кортеж и ликующие толпы, и этот вид на Дили-Плаза, Элм-стрит и Тройной туннель совпал бы с тем, что видел Освальд, прятавшийся под этим окном шесть с половиной месяцев назад».
Спектер начал доклад с напоминания о «неопровержимых материальных уликах», доказывающих виновность Освальда: здесь, на шестом этаже, всего в нескольких сантиметрах от того места, где теперь стоял Уоррен, нашли принадлежавшую Освальду винтовку
Спектер также напомнил Уоррену о данных патологоанатомической экспертизы о той пуле, которую предъявили комиссии патологоанатомы из госпиталя ВМФ, – той, что вошла сзади в основание шеи Кеннеди и вышла спереди через горло, разорвав узел галстука. Указывая пальцем за окно, Спектер проследил траекторию пули после того, как она прошла через шею президента. Он пояснил, что проведенный двумя неделями ранее следственный эксперимент на месте преступления подтвердил, что пуля должна была затем войти в спину Коннелли, выйти из груди, далее пройти через запястье и засесть в бедре. Уоррен уже неоднократно смотрел фильм Запрудера, так что не было необходимости напоминать председателю Верховного суда, что произошло в следующий момент, когда вторая пуля поразила президента в затылок.
«Я закончил доклад, а председатель Верховного суда все молчал, – вспоминал Спектер. – Он развернулся на пятках и отошел в сторону, так ничего и не сказав». Молчание Уоррена начало раздражать его: мог бы хоть похвалить его доклад. Но потом Спектер решил, что это молчание означает: Уоррен целиком и полностью принял версию одной пули.
Со склада учебников всю группу повели через улицу в окружную тюрьму Далласа. Там, на кухне у шерифа, им предстояло выслушать показания Руби. Форду это помещение запомнилось как «спартанское» и довольно тесное, примерно три метра на пять с половиной3. Посреди кухни поставили стол размером метр на два с половиной и расставили вокруг стулья для Руби и тех, кто собирался его допрашивать.
Спектеру запомнилось, что Уоррен намеренно попросил предоставить для допроса небольшое помещение: он хотел свести к минимуму число присутствующих. «Слетелись крупные шишки из Вашингтона и Далласа» в надежде поучаствовать в историческом моменте, пояснял Спектер, и не все попали внутрь. Места было так мало, что Уоррену пришлось оставить за дверью и члена своей команды. «Председатель просмотрел список участников и обнаружил лишь одного человека, кого можно было исключить: меня, – рассказывал Спектер4. – Так что я сидел в офисе шерифа и смотрел по национальному телевидению бейсбольный матч команд Филадельфии и Сан-Франциско. В тот момент я не слишком огорчился. Задним числом понимаю, что зря»[18].
Примерно в 11.45 помощники шерифа привели Руби, одетого в белую тюремную робу. На ногах у него были сандалии-вьетнамки – такие выдают заключенным, склонным к самоубийству, вместо обуви со шнурками. Форду запомнилось, как Руби сел и принялся играть с клочком салфетки и резинкой. «Чисто выбритый, лысеющий, с орлиным носом и слишком крупными для невысокого худощавого человека руками и ногами», – вспоминал его Форд. Явился один из адвокатов Руби, Джо Тонахилл. Поначалу Руби казался «неожиданно разумным и совершенно спокойным, ничего похожего на то, о чем я читал перед поездкой в отчетах психиатров», рассказывал Форд. Но и проникнуть в мысли Руби было непросто. Он «имел обыкновение какое-то время смотреть прямо на тебя», а затем отворачиваться – «не поймешь, о чем он думает».
Перед тем как Уоррен привел Руби к присяге, тот задал мучивший его вопрос:
– Если вы не используете на допросе детектор лжи, как вы убедитесь, что я говорю правду? 5
– Не беспокойтесь об этом, Джек, – перебил его Тонахилл.
Но Уоррен уже вступил в разговор:
– Вы хотели о чем-то попросить, мистер Руби?
Руби:
– Я бы хотел пройти детектор лжи или чтобы мне дали сыворотку правды, и тогда я расскажу, что побудило меня сделать то, что я сделал… Только я не знаю, мистер Уоррен, полагаетесь ли вы на детектор лжи, или сыворотку правды, или что-то в таком роде.
Позднее Уоррен признавал, что не успел вовремя сообразить и, не подумав, согласился на просьбу Руби:
– Если вы и ваш адвокат настаиваете на детекторе лжи, я это устрою. Готов вам в этом помочь.
Руби обрадовался:
– Да, я этого хочу.
Уоррен:
– Мы можем это организовать.
Уладив главный вопрос, Руби пожелал убедиться, что гости располагают достаточным запасом времени и могут выслушать его историю с начала до конца.
– У вас мало времени? – спросил он.
Уоррен:
– Нет, времени будет столько, сколько вам нужно.
Допрос только начался, но Руби уже забеспокоился:
– Я вам не надоел?
Уоррен:
– Все в порядке, мистер Руби. Расскажите нам свою историю.
Рассказ Руби о событиях двух дней начиная с 22 ноября, когда стало известно об убийстве Кеннеди, и до 24 ноября, когда сам Руби застрелил Освальда в отделении полиции, был долгим и путаным. Он сказал, что о выстрелах на Дили-Плаза узнал через несколько секунд после того, как они прозвучали: он находился всего в нескольких кварталах, в редакции
В тот вечер, воспользовавшись приятельскими отношениями со многими далласскими полицейскими, Руби проскользнул в полицейское управление и присутствовал на пресс-конференции, когда Освальда предъявили репортерам. Себя Руби в тот вечер выдавал за журналиста из Израиля: если бы кто-нибудь заинтересовался им, он мог бы сказать пару слов на идише, который знал с детства.
С этого момента повествование сделалось вдруг столь отрывистым, что Уоррен едва мог за ним проследить. Руби перечислял имена родных и друзей, стриптизерш и других работников своего клуба, числа и даты, которые ничего не говорили председателю Верховного суда и его спутникам. В редкие моменты, когда Руби говорил более внятно, он продолжал отрицать причастность к какому-либо заговору, целью которого было заткнуть Освальду рот. Он настаивал, что не был ранее знаком с Освальдом и не помышлял об убийстве, пока не прочел в воскресенье статью, из которой следовало, что миссис Кеннеди, скорее всего, придется снова приехать в Даллас для дачи показаний. «Я очень разволновался, переживал за миссис Кеннеди, ей столько пришлось страдать, – рассказывал Руби. – Ради нашего любимого президента кто- то должен был сделать так, чтобы ей не понадобилось возвращаться на этот кошмарный суд».
Убийство Освальда было импульсивным поступком, утверждал Руби. Он знал, что ходят слухи, будто на преступление его подвиг кто-то из знакомых в кругах организованной преступности, но заявил, что его никто ни о чем не просил… «Я никогда ни с кем не говорил о том, чтобы попытаться что-то сделать. Никакие подрывные организации не внушали мне эту идею. Никто из преступного мира даже не пытался связаться со мной».
Форд рассказывал, что все шло достаточно гладко примерно три четверти часа, а потом Руби и его адвокат о чем-то заспорили – причину спора Форд так и не понял, – и стенографист перестал записывать. Возникла «страшная напряженность», вспоминал Форд. «Все висело на волоске» – сможет ли Руби продолжить? Уоррен, по словам Форда, «постарался ободрить Руби и был очень с ним терпелив».
