трогал. Ведь мы до сих пор не знаем, с кем или с чем столкнулись. Мы будем сами застилать постели, выносить мусор и убирать за собой, а есть только то, что приготовлю я. Все будет так, как будто у нас строгий карантин.
Марино катит две багажные тележки к задней части фургона, и мы начинаем перегружать кухонную посуду, принадлежности, воду, безалкогольное пиво, бутылки с вином, кофе, свежие овощи и фрукты, мясо, сыр, макароны, специи, консервы и приправы. Со стороны все это выглядит, наверное, так, будто мы промышляем разбоем и грабим товарные вагоны, никак не меньше.
— Не вижу здесь никакого совпадения. — Я продолжаю рассуждать о географии. — Нам нужно получить вид с высоты. Может быть, Люси удастся наложить спутниковую карту на телеэкран и мы сможем все подробно рассмотреть? Ведь должно же это что-то значить.
Мы катим перегруженные тележки через холл, мимо передней стойки и переполненного бара, и люди с любопытством глазеют на парочку чудаков в полевой форме, которые, по всей видимости, перебрасывают в отель целый аванпост. Мне и самой кажется, что так оно и есть.
— Но Джейми не было, когда случилось это убийство, — говорит Марино, подходя к стеклянному лифту. — Она не жила в той квартире внутри этой твоей матрицы, или на задворках зла, или где там еще. Ее не было здесь в 2002 году, когда убили Джорданов. — Он несколько раз нажимает на кнопку лифта. — Ты просто чудишь. Хотя насчет суши-ресторанчика и велосипеда утверждать не возьмусь.
— Все не так просто…
— Я так скажу. Если бы кто-то собирался отравить ее пищу, то особенного труда это бы не составляло, ведь она продукты и лекарства заказывала на дом. Это единственная связь, которую я здесь усматриваю. Есть какое-то место, куда она наведывалась постоянно. Где именно оно находилось — не важно.
— А как по-твоему, Джейми могла пользоваться этим местом постоянно и даже держать там счет, если не жила поблизости? В пределах досягаемости? Может, вас обоих тянуло к одному и тому же окружению?
— Откуда ты, черт побери, столько знаешь? У меня в черепушке уже никаких мыслей не осталось. А еще курить хочется до смерти. Да, признаю. Понимаешь? Говорю как есть. Пока мы мотались по магазинам, я сигарет себе так и не купил. Но, предупреждаю, сигарета мне сейчас требуется позарез, а еще я бы выдул пару упаковок «баклера», чего бы это мне ни стоило.
— Не могу даже выразить словами, как мне жаль, — говорю я снова.
Дверцы лифта распахиваются. Мы толкаем тележки с провизией в кабинку, и многочисленные полиэтиленовые пакеты едва не переваливаются через край.
— Плюс ко всему я голоден как собака. Бывают моменты, когда уже ничего не доставляет удовольствие. Что бы я ни делал, — добавляет он, с каждой минутой становясь все ворчливее и беспокойнее, словно ему неловко в собственной шкуре.
— Сейчас я на скорую руку приготовлю спагетти и салат из зелени.
— А мне, может, хочется, чтобы бездельники из обслуживания номеров принесли чизбургер с жареной картошкой! — Он раздраженно ищет кнопку нужного этажа, нажимает ее, потом шарит в поисках кнопки для закрывания дверей.
— Долго ждать не придется. Выдуешь свой «баклер» сколько влезет, примешь горячий душ. Сразу полегчает.
— Сигарету, чтоб ее, — вот чего мне хочется сейчас больше всего, — сквозь зубы отвечает Марино, и стеклянный лифт трогается, словно ленивый вертолет, медленно скользя вдоль этажей с увитыми зеленой лозой балконами. — И нечего повторять, что мне станет лучше. Я теперь понимаю, почему люди ходят на собрания. Потому что чувствуют себя дерьмово, и им хочется пришибить всякого, кто твердит, что скоро им станет лучше.
— Если хочешь попасть на собрание «Анонимных алкоголиков», думаю, это возможно.
— Ну уж черта с два.
— Какой смысл возвращаться к тому, что едва тебя не погубило?
— Слушай, не читай мне лекций. Я не в том настроении.
— И не собираюсь! Просто не кури, пожалуйста.
— Если мне нужно будет сходить в бар, побаловаться дымком, я пойду. Ты ведь не хочешь, чтобы я тебе врал? Поэтому и говорю. Мне по горло нужна сигарета.
— Тогда и я с тобой. Или Бентон сходит.
— Ну уж нет! На сегодня мне его достаточно!
— Хочешь погоревать — пожалуйста, — тихо произношу я.
— При чем тут горе? Не в этом дело, — вскидывается он.
— Именно в этом.
— Ерунда. Не говори, чего не знаешь.
Мы едва видим друг друга из-за всех этих пакетов и коробок и спорим, не желая уступать друг другу. Но я-то знаю, что в корне его гнева лежит боль, что он раздавлен. Он испытывал чувства к Джейми, о чем я догадывалась, но мне, наверное, никогда не узнать об их истинной глубине, как, возможно, и о том, было ли это простым увлечением, или же он влюбился в нее по-настоящему. Так или иначе, он связывал с ней будущее. Он собирался помочь ей и надеялся сделать это именно здесь, в этой части мира, где ему нравилось жить: его устраивал и образ жизни, и погода. Теперь все изменилось. Навсегда.
— Послушай, — говорит Марино, когда лифт останавливается на верхнем этаже, — иногда с этим ничего не поделаешь, как ни крути — лучше не станет. С ней сделали такое, что это выше моих сил, понимаешь? Меня просто бесит, как подумаю, что мы сидели с ней в ее собственной гостиной и понятия ни о чем не имели. Господи! Она ела эту отраву прямо у нас на глазах и уже готовилась умереть, а мы ни о чем не догадывались. Сначала ушел я, потом ты. Будь оно проклято! И она в полном одиночестве прошла через весь этот ад. Какого черта она не позвонила «911»? — Он повторяет тот же вопрос, который задавал Сэмми Чанг, — вопрос, который задал бы едва ли не каждый на нашем месте.
Мы катим свои тележки вдоль балкона, который окружает крытый дворик отеля, направляясь к номерам, составляющим наш «лагерь»: нашим с Бентоном апартаментам и двум комнатам — одна для Люси, другая для Марино.
— Она пила, — отвечаю я. — Что, конечно, помешало ей понять, что с ней происходит. Но более значимый фактор — человеческая натура: люди склонны откладывать на потом важные решения, такие как вызов «скорой». Странно, но в полицию звонят охотнее, нежели в службу спасения или в пожарное депо. А все дело в том, что нам неловко и стыдно, когда мы сами причиняем себе боль или случайно поджигаем дом. Нам удобнее натравить на кого-нибудь полицию.
— Да, у меня как-то случился пожар в дымоходе. Помнишь мой старый дом на Южной стороне? Я ведь тогда не стал звонить. Сам забрался на крышу со шлангом. Вот уж глупость.
— Люди всегда откладывают, — снова повторяю я, и мы катим свои тележки дальше, а свисающие повсюду лозы напоминают мне о Таре Гримм и том чертовом плюще, что она развела у себя в кабинете в назидание другим. Будьте осторожны, когда позволяете чему-то пустить корни, потому что это однажды разрастется и заполнит собой все вокруг. Что-то дурное в ней пустило корни, и все, что осталось, — это зло. — Люди часто надеются, что им полегчает, что смогут решить проблему самостоятельно, а потом достигают точки невозврата, — говорю я Марино. — Как та дамочка с ведром. Помнишь ее? Умирает от отравления угарным газом, но бросить ведро не может. Дом сгорает, и пожарные находят бездыханное тело рядом с этим дурацким ведром. Еще хуже обстоит дело у людей с профессией, сходной с нашей с тобой. Ты, Джейми, Бентон, Люси, я — никто из нас не стал бы вызывать полицию или «скорую». Мы слишком много знаем. Мы ужасные пациенты и обычно не соблюдаем даже собственных правил.
— Не знаю. Если бы не мог дышать, думаю, я позвонил бы, — отвечает Марино.
— Или принял бы бенадрил либо судафед, или поискал бы ингалятор либо «ЭпиПен».[46] А уж если бы ничего не сработало, то, скорей всего, уже и позвонить бы никуда не смог.
Бентон, должно быть, услышал наши голоса с открытого балкона, и дверь в номер распахивается раньше, чем мы до нее добираемся. Он делает шаг навстречу, придерживая створку. У него мокрые волосы, он уже переоделся, принял душ и заметно посвежел, но глаза омрачены случившимся. Больше всего,
