– Может, и рано! – яростно сказал Серёжа и поднялся на ноги. – Может, нам вообще не надо было возвращаться!
– Так, – сказал папа и положил на стол между ними большую желтоватую ладонь, – стоп. Ну-ка, рассказывайте, в чём дело.
Серёжа снова сел и, с отвращением оглядев недоеденную рыбу, отодвинул тарелку; и пока он говорил, Лёня молча кромсал вилкой свой остывающий ужин, превращая его в серую неаппетитную кашу, но ни разу при этом уже не поднял вилку ко рту.
В первый день они базу не нашли. Да, у них была подробная карта и компас, и, если верить тому и другому, им следовало просто идти на северо-восток по старой грунтовой дороге, огибающей вытянутое, узкое озеро Лубоярви вдоль верхней его кромки, – именно там, с другого конца озера, к берегу жался бледный кружок с надписью «Лубосалма». Хотя маленькая эта деревня вот уже тридцать с лишним лет оставалась необитаемой и служила теперь не более чем временным пристанищем для сезонных столичных рыбаков и охотников, двухкилометровая карта по-прежнему безразлично фиксировала место, где находились и она, и десятки других давно опустевших крошечных финских поселений. Грунтовка, ведущая к границе, проходила в том самом месте, где почти полгода назад мы наткнулись на пустую пограничную «шишигу», не заметить эту дорогу и заблудиться было невозможно, это была широкая ровная полоса, проложенная между деревьев, но по ней уже много месяцев не ездил никто, и теперь её покрывал толстый слой нехоженого снега. А лыж у них не было.
Большую часть пути снега было по колено, но попадались и перемёты, где дорога неожиданно уходила из-под ног – ныряла вниз, и открытые, не защищенные деревьями участки, вырубки, как назвал их Серёжа, и вот там они иногда проваливались по пояс. Это было тяжелее, чем брести по воде – преодолевая сопротивление, выдёргивая ноги; липкая холодная масса набивалась и в ботинки, несмотря на крепкую шнуровку, и даже в рукава, и, главное, было совершенно непонятно, сколько мы уже прошли, сказал Серёжа, там же всё одинаковое – лес и лес. Первый четкий ориентир, по которому они сумели сверить расстояние – мост через речку, соединявшую два маленьких озера, – встретился им только через три с половиной часа. Это означало, что они прошли километра четыре, не больше. Было уже далеко за полдень.
Никакого страха они не чувствовали – четверо нестарых, здоровых мужиков с полупустыми рюкзаками, и всю первую треть пути они ещё весело перекрикивались и травили байки, подшучивая друг над другом; потом, после моста, когда стало ясно, что до темноты им точно не успеть, разговоры сделались реже, шутки прекратились; к пяти часам, когда солнце укатилось за деревья и, хотя было ещё светло, сразу же резко похолодало, они перестали разговаривать совсем. А ещё через час начался снегопад – вот тогда они поняли, что пора устраиваться на ночлег.
Срубили кривенькую суховатую сосну, расшвыряли ногами снег и развели костёр, в тусклом свете которого прямо посреди дороги поставили маленькую Серёжину трехместную палатку, в которой с превеликим трудом разместились вчетвером, затянувшись в спальные мешки, не снимая громоздких зимних своих курток, и всю ночь сквозь тонкие синтетические стенки слушали тревожный треск распрямляющихся веток и глухое уханье липких снежных лавин, сползавших с высоченных обступивших дорогу ёлок.
Утром, оглядевшись, они не увидели даже собственных следов. Завтракать не стали – термос с бульоном опустел ещё накануне, а возня с костром отняла бы слишком много времени. Им казалось, что они совсем близко, – вот-вот должна была показаться развилка, где грунтовка расщеплялась надвое, – если верить карте, от неё до Лубосалмы оставалось около пяти километров; только первое же ответвление, принятое ими за развилку, оказалось не более чем не отмеченным на карте отворотом, который спустя километр привёл их к лысой, утыканной крошечными метровыми сосенками вырубке, где дорога бесповоротно закончилась, и ошибка эта – увы, не последняя в этот несчастливый день – отняла у них не меньше часа. Таких отворотов им встретилось еще четыре, и каждый из них приходилось пройти до конца – снег валил густо, беспросветно, и как будто этого было недостаточно, никто из них не имел ни малейшего понятия о том, что именно им следует искать, как выглядит сама эта чёртова Лубосалма, сколько там домов, видны ли они с дороги или спрятаны за деревьями.
Они нашли её чудом. Поворот на Лубосалму с основной дороги почти не отличался от предыдущих, ведущих в никуда; этот кусок пути выглядел так же узко и безнадёжно, но никак не хотел заканчиваться – они шли уже два с лишним часа, а вырубка всё не показывалась. Это внушало надежду, что на сей раз они не ошиблись, потому что рубить лес на таком расстоянии от единственно доступной в этих местах магистрали, какой бы убогой и едва проходимой она ни была, никому не пришло бы в голову. Замёрзшие, обессилевшие и голодные, едва передвигающие ноги, они добрались до цели только к вечеру второго дня – опоздай они хотя бы на час, непрозрачные мутные сумерки скрыли бы от них и четыре лепившихся к берегу темных дома с частоколами торчащих вдоль крыш зловеще изогнутых сосулек, похожих на зубы какого-то глубоководного чудовища, и горстку невзрачных хозяйственных построек, явно переделанных из старых каркасов, оставшихся от старой деревни.
Людей не было. Не было дыма из печных труб, света в окнах, не было ни единого человеческого следа в глубоком синеватом снегу – и потому они вышли из-за деревьев, не боясь и не прячась; «разделимся, – сказал Анчутка, развязывая рюкзак, – ещё полчаса – и будет темно, не увидим ни черта, давайте, мужики, каждому по дому – и вперёд, вот, надевайте, – он вытащил четыре армейских респиратора, – на всякий случай». Им страшно не хотелось терять время – только не после двух дней пути; важно было успеть до темноты осмотреть все четыре дома, чтобы выбрать наиболее подходящий для ночлега, чтобы ещё сегодня, может быть, убедиться в том, что они не зря столько шли, мёрзли, спали вповалку под тонким синтетическим пологом посреди дороги, – это было понятное нетерпение, так что они не стали спорить – натянули респираторы и разбежались в разные стороны, каждый в свою.
Это была идеальная стоянка. Четыре крепких бревенчатых дома на высоких сваях, с чердаками, утеплёнными песком, с новыми кирпичными печками, добротно сбитой деревянной мебелью, маленькая баня и пяток вместительных пристроек, в одной из которых нашёлся даже маленький дизельный генератор – пустой, без топлива, но с виду вполне рабочий; «я отвлекся, – рассказывал Серёжа, – бегал там как дурак, в доме почти ничего не нашлось – макароны, пара каких-то банок, а потом я увидел лампочку на потолке, пошел по проводам и у генератора застрял, мы оба застряли – я и Анчутка. Мы искали бак – у них ведь запросто мог быть резервный бак, литров на сто, к примеру, или хотя бы пара канистр припрятана, – перевернули всё вверх дном, только потом сообразили, ну какой идиот бросит топливо и уйдёт, да? А потом прибежал Лёха и сказал, что нашёл их. Что они все там, в сарае».
Скорее всего, люди в Лубосалме умирали не одновременно – первые несколько тел были накрыты задубевшими от мороза простынями, а остальные уже лежали просто так, и лица их, волосы и ресницы были покрыты инеем, мутной ледяной плёнкой; среди них было несколько женщин, это, наверное, были семьи, несколько семей. Ни Серёже, ни Анчутке с Лёхой не пришло в голову их считать, они вообще пробыли в этом сарае всего несколько секунд, несмотря на респираторы и перчатки, несмотря на холод, – только взглянули раз и выбежали на воздух, ругая себя за то, что вообще туда заходили. Просто в домах никого не было, дома стояли пустые, чистые, «там даже убрано было всё, – сказал Серёжа, – а ведь кто-то же должен был их туда отнести, в этот сарай, одного за другим, так куда же он потом делся?»
И тогда они, наконец, вспомнили про Лёню и рванули в последний, четвёртый дом; Лёня весело обернулся к ним от стола: «Живём, мужики! Ужин, – и побулькал бутылкой, зажатой в руке, – стаканы только найти. Консервы ладно, черт с ними, с консервами, но я тут сало нашёл, отличное копченое, с перчиком, крепкое, как из морозилочки только что, – и зашуршал бумагой, разворачивая. – Я нарезал уже, вы попробуйте только, – сказал он, – или нет, давайте лучше стаканы сначала, ну чего вы там застряли, как неродные».
Именно в этом последнем доме обнаружилось одиннадцать картонных коробок с консервами и большая часть остального – гречка, сахар, рис, макароны, – но они не взяли ничего, кроме консервов, потому что все упаковки оказались вскрыты. «Перестраховщики, – злился Лёня, – гречка-то вам чем не угодила, как будто вы ее сырой будете жрать». И тогда Серёжа заставил его снова натянуть респиратор и отвёл к сараю; в этот раз они не стали заходить, а просто слегка приоткрыли дверь. Уже почти совсем стемнело, и тела, лежащие на жестком полу, теперь ещё меньше напоминали спящих, словно это были уже не люди, а просто твёрдые застывшие камни. «Не вздумай больше его снимать, слышишь, – сказал Серёжа и похлопал по пластиковому рогатому конусу, закрывавшему Лёнино лицо. – Мы теперь до
