Может, она была бурятка, не знаю.
«Чиный нэр хэн бэ?» Она только улыбнулась.
Наверное, привыкла к вербальным домогательствам.
Но, в конце концов, мой билет вполне мог соответствовать месту, которое я так нагло занял. Почему нет? Волосы у монголки были на удивление темные, не хочется сравнивать с пером одной известной птицы. Из-под густой челки, падавшей на глаза, посверкивали удивленные черные глаза. Профессор Одинец-Левкин не зря отзывался о монголах одобрительно. Якобы портянки и носки они на ночь развешивают перед входом в юрту – отпугивать злых духов. Но профессор Одинец-Левкин был особенный человек: он даже о сержанте Дронове, бившем его папками по ушам, отзывался одобрительно. Он в запертом боксе явственно слышал голоса, полет невидимых птиц. Там были ему видения. Смутные отражения в гигантской голубой глубине небе, нежная тень птицы, падающая в черную всасывающую воронку. Такой человек мог добраться до Шамбалы. Надо только немного продуктов. Без этого любой караван рассеется по пустыне. Верблюды и лошади – не дураки. Не поев, не пойдут даже в сторону приятных звуков.
«
«
А Кора? Могла Кора уйти с майором?
Нет, известно, брат отправил сестру в Закарпатье.
С собой майор взял бы, скорее, Ли?су. «
Я улыбнулся монголке: «
Она опять не ответила.
Я потянул носом. Незаметно.
Не знаю, чем там монголы отпугивают злых духов, но от моей соседки отчетливо попахивало. Не
Конкордия Аристарховна тут же ответила мне:
Лиственница напротив «Иероглифа». Кривой ствол, черные шишечки. Ойротские шаманы утверждали, что Время – это сознание человека. А мне почему-то кажется, что время – это нежная, засасывающая сумеречность, густо и опасно таящаяся в траурных лиственничных ветках.
Кстати, так думала и Конкордия Аристарховна.
Восемьдесят семь лет бесконечной жизни... а она все еще боялась расслаивающегося времени и черной, раскручивающейся воронки, в которую все-таки угодила.
«Вы недооцениваете себя».
«А чего я, собственно, достиг?»
«Вы построили новый мир. Вселенная стала шире».
«Ну и что с того? Догадываюсь, что таких миров миллионы. Лучше скажите. В том городке... Те двое, что сидели на лавочке и обсуждали выборы в Академию... Они поднялись в квартиру вашего брата?»
«Конечно».
«Но опоздали?»
«Это знаете
Наконец Конкордия Аристарховна заговорила.
Для посетителей кафе мы по-прежнему оставались достаточно молчаливой парой, никто не видел, как мы внутренне напряжены, но для меня Конкордия Аристарховна превратилась в мое собственное продолжение, она думала моими мыслями.
Ну да, я не дописал роман. «Это плохо».
Закоулки нашего общего подсознания были открыты.
Костенурка насквозь видела меня, а я чувствовал и вновь и вновь переживал ужас ее раскручивающейся жизни. Черный мундир полковника СС. Инструменты, похожие на зубоврачебные. Их было много в кабинете полковника. Оказывается, любовь с первого взгляда вполне можно имитировать, если боишься. Если смертельно боишься. К тому же обжигающий коньяк. К тому же мысль о невозможности спасения.
«Вы цитируете не мой роман».
«Конечно, – усмехнулась костенурка. Безжалостно, как умела Кора. – Но это же вы сами вытолкнули, выпихнули меня из ваших романных построений. Любовь! Ах, любовь! Вы всегда обожали слухи. Слухи, они – как сама жизнь, только живее, правда? А я в свой медовый месяц мечтала о смерти полковника. Я мечтала об этом. Это был единственный выход – умереть ему. Я ведь умирать не хотела. Мне не перед кем просить прощения. Не у вас же, за то, что я выскользнула из вашего воображения, правда? Я выскользнула, я уже не была героиней вашего романа, в отличие от моего бедного брата. Зато я оказалась в другом мире. Одна. Чужая речь, в которую ныряешь, как в мутную воду. Я видела военных преступников, которые в семейном кругу мило улыбались и напевали сентиментальные песенки. Видела дуче. О нем писали, что он был красив. Не знаю, у него были липкие пальцы. У моего итальянского мужа тоже. В романах Моравиа и Гарнета дуче выглядел как-то совсем иначе. А что касается любви с первого взгляда, то, уверяю вас, имитировать ее совсем нетрудно. Я проделывала это много раз. Вы не дописали роман, не достроили начатый мир, вот меня и выбросило во Львов, в руки полковника СС, а потом советника дуче. Думаете, я мечтала об этом? Мне, может, благодарить вас за такую судьбу? Или извиниться за неправильное поведение? Попасть в Германию или Италию начала сороковых – это хуже, чем оказаться на берегу Маклая. Дикарей-людоедов можно обмануть, чиновников не обманешь. Мой муж был чиновником. Уезжая, он просил друзей, таких же лукавых веселых чиновников, беречь меня, не спускать с меня глаз. Я ведь
Она смотрела на меня.
Ей больше нечего было сказать.
Я отчетливо
Помаргивали неяркие огни, выступали из мрака углы домов.
Как теперь узнать это жалкое каменное и деревянное уродство? «Портной Михельсон, он же и мадам». Никогда не видел таких нелепых вывесок. «Вяжу детские вещи из шерсти родителей». А рядом на бамбуковых жалюзи: «Гражданам с узким горлышком керосин не отпускается». Кора любила это. Я чувствовал. «Я ваше сердечко украду и положу под подушку, чтобы слушать». Кора ненавидела все это. Это я тоже чувствовал. Колонны рабочего клуба, нищий с шапкой у подогнутых ног, кочегар, окончивший Сорбонну.
«Но теперь вы допишите книгу!»
Она требовала. Я невольно покачал головой.
«Конкордия Аристарховна, вы – живой, вы думающий человек! Зачем вам теперь этот текст? Да, вам жилось трудно, но вы прожили
«Сержант Дронов тоже выпрыгнул, – она смотрела на меня, не мигая. Злыми выцветшими глазами. – Он выпрыгнул прямо в лагерь. Даже став швейцаром в ночном клубе, он инстинктивно крестится, завидев вас».
«Вы не сержант».
«Никакие варианты не являются лучшими».
«Кора поэтому смотрела на меня, как на ничтожество?»
«Возможно. Преимущество возраста. Не переживайте. Я чувствовала, как вы тянетесь ко мне. Ко мне – к
«За что можно не любить демиургов?»
«За слабость. За неумение завершить начатое. Нет мастеров, которые бы оставили после себя завершенный мир. Сама природа этого не позволяет, понимаете? Все начинают как боги, а заканчивают как люди».
«Вот видите».
«Это не относится к вам».
«Что вы хотите этим сказать?»
«Только то, что есть мастера, и есть ремесленники. Вы – мастер, а ваш Паша – ремесленник. В Пашиных построениях опасно появляться. В них смута, дрязги, сплетни, лужи, нелепые фигуры, пустая болтовня, тьма, разор.
«Чем он лучше? В нем почти все погибнут».
«Погибнут все, – негромко произнесла костенурка. – Я за жестокое отношение к героям, так справедливее. Но именно вы, только вы можете достроить мир, который запомнится читателям не хуже, чем остров Робинзона Крузо или донские степи времен Гражданской войны».
Она отодвинула принесенный кофе.
Это не я, это она вспомнила оранжевую книжку.
