Нет плохих вестей из Сиккима

трактир,
На молчаливое седое зло,
На мелкое добро грошовой сути,
На то, как пьют, как заседают, крутят,
и думаю: как мне не повезло!

7

В самолете (пять лет назад) меня окружало облако запахов.

В кафе «Иероглиф» нежно пахло молотым кофе, позвякивали столовые приборы, приглушенно звучала музыка. Зачем дописывать роман, печатание которого оборвалось пять лет назад? Уже на самом авторе собственной кожи не осталось. Кто станет болеть за какого-то профессора Одинца-Левкина, кто углубится в переживания какого-то безвестного майора госбезопасности? Таких, как они, были сотни тысяч, может, миллионы. И все они умерли, умерли, умерли. Их было так много, что даже лиц их теперь не различить, сплошная муравьиная толчея. Легче забыть, оттолкнуться, построить новый сюжет, придать ему иной ход, иную скорость. Писатели врут, природа не врет. Писатели обыгрывают бесконечные варианты, у природы вариантов нет. Писатели вольны как угодно менять финалы, природа любой сюжет обрывает внезапно.

Профессор Одинец-Левкин достигнет Шамбалы?

Странно, пять лет назад я о такой возможности не думал.

Но Конкордия Аристарховна права. Природа не знает вариантов, правда, она и справедливости не знает. Может, скорректировать детали? Течение истории от этого не изменится, зато множество самых разных людей увидят мир иным. Скажем, майор госбезопасности Каганов встретится на Алтае с профессором Одинцом-Левкиным. Чем не вариант? Пройдет даже сегодня, когда не терпят ничего, что могло бы обеспокоить душу. Если майор и держал в голове лукавые казенные умыслы, если он и хотел присоединить Шамбалу к суровому рабоче-крестьянскому государству, пусть сделает это. Пусть приведет в Страну счастливых усталый конный отряд сабель в семьдесят, с пулеметами, с заклиненным полевым орудием. Вдруг это та самая весть, которую ждали веками, которая самых тупых заставит высунуть нечесаные головы из грязных нор? Если мы действительно несем некое сообщение, пусть оно наконец достигнет цели. Может, потому и не доходят до человечества важные вести из запредельных миров, что мы попросту не успеваем доснять кино, дописать роман, осмыслить живую историю в ее едином движении, отдаем все это на откуп безмерным мириадам халтурщиков, тупых муравьев, умеющих только растаскивать. Пусть усталый караван на заре увидит чудесные оранжевые башни Шамбалы. Пусть карлик счастливо заплачет, потирая ноющий затылок, так долго обращенный к северу, что оброс мхом. Жалобы не важны, если ты достиг цели. Пусть монголы и красноармейцы в восторге вскинут руки, а привратник Шамбалы уважительно покачает головой: «Би тантэй уулзсандаа их баяртэй байна». А профессор Одинец-Левкин сипло ответит: «Сайн явж ирэв». А привратник опять покивает понимающе: «Сонин юу байна? Что особенного?» А профессор Одинец-Левкин, откашлявшись под острым взглядом майора Каганова, опять сипло ответит: «Онцын юм гуй. Ничего особенного». Вдруг правда они донесут ту весть, которую ждали веками? Вдруг такой финал перекипятит варево мировой истории?

«Но откуда вы это знаете?»

«Я знаю все, что знаете вы».

Я покачал головой. «Не понимаю».

Конкордия Аристарховна с сожалением заметила:

«Все же вы недалекий человек. Вы бы никогда не сумели понравиться Коре».

Я хотел обидеться, но звякнул мобильник. «Тебе уже надоело, что тебя разводят? – прочел я эсэмэску. – Ты считаешь, тебя за лоха держут? Отправь 100 СМС с текстом «Я НЕ ЛОХ» на номер 5454 – и ты докажешь, что ты не лох».

«Отключите свою машинку».

Я кивнул. Я чувствовал ужасную усталость.

«Конечно, у вас бывают прозрения, – примирительно сказала костенурка, – но все же вы недалекий человек. Можете обижаться, пожалуйста, это ничего не изменит. Вы умеете строить, отдаю вам должное, но стропила не возведены. Вы никак не поймете, – костенурка не читала мои мысли, нет, она думала, как я. – Вы никак не поймете, что сама по себе история не существует. Ее придумывают. Когда-то ее придумывали племена каменного века, потом египтяне, хетты, ассирийцы, сарматы, гунны, славяне, сами можете продолжить список. История существует в том виде, как она изложена в учебниках. Кажется, я уже говорила это. Или вам кто-то говорил, не помню. В польских, американских, эстонских учебниках. В том виде, как высечена на глиняных табличках, расписана в летописях. Она всегда своя для той или иной страны. Более того, в каждой отдельно взятой стране, – она усмехнулась, – история отличается от самой себя, иногда весьма кардинально, потому что в одном веке у людей одни ценности и стремления, а в другом – совсем иные. Да что это я, право, поучаю вас? Это же вы меня создали, а не наоборот. Мои знания – это ваши знания. И наоборот. Историю нельзя ни дописать, ни придумать, но она дописывается и придумывается постоянно – все новыми и новыми миллионами, миллиардами людей. Те нейроны мозга, назначение которых ставит в тупик ученых, может, как раз для того и даны, чтобы поддерживать бесконечное количество виртуальных вариантов мировой истории. Вы спросите: а для чего нам нужно их так много? Не спрашивайте. Не знаю. Это вопрос к доктору Григорию Лейбовичу. Я не отвечу даже на арамейском».

«Но роман – это всего лишь роман».

«Не забывайте, его прочтут многие. Он не закончен, но он уже существует. В тысячах умов. А история – это коллективное сознание, сколько можно повторять это. По-настоящему существует и развивается только то, что существует и развивается в коллективном сознании. Ваш роман уже прочли многие. Вопросы к вам копятся. Уйдет ли майор из города? Спасется ли профессор Одинец-Левкин? Доберется ли он до Шамбалы? Вдруг воплощенные вожди Страны счастливых действительно захотят поделиться известной им лучевой энергией с воплощенными вождями партии? Неважно, как вы ответите. Главное – ответить. Дописывайте свой мир, он войдет в учебники какого-то другого времени, как в нынешние учебники вошли нелепые прошлые летописи, книги, партийные документы, дознания секретных служб. Профессор Одинец-Левкин, майор Каганов, сержант Дронов, Ли?са, ночной городок с рабочим клубом, парками, тайной тюрьмой – благодаря вам это уже вошло в сознание многих. Поставьте последнюю точку, соберитесь с силами, иначе все рассеется, как морок. Мы окружены бесчисленными мирами. Они возникают и возникают. Их мириады, этих миров, – досказанных и недосказанных. Но почти не за что зацепиться. Можно смеяться над доктором Григорием Лейбовичем, но, может, ченнилинговые каналы как раз и являются загадочными переходами из виртуальных миров в миры реальные и обратно. Сложные, долгие ходы между множественными мирами. Разве не обидно? Вы строите, а ублюдки и халтурщики нарушают гармонию, заводят нас в лабиринт. Допишите роман. Допишите ради... – Она улыбнулась. – Ради Коры... – Глаза ее засмеялись. Наверное, она хотела сказать: ради меня. – Пусть хотя бы в вашем мире герои найдут то, что искали. Пусть мой брат доберется до Ойротии, не препятствуйте ему. Пусть Ли?са останется при нем. Пусть профессор Одинец-Левкин увидит Шамбалу. Осмысление, как звездный свет, омоет созданное вами».

«А если я не смогу? Если я разучился?»

«Тогда грош вам цена. – Костенурка хищно оскалила белые великолепные зубы. – Тогда вас забудут. Вас будто не было, понимаете? Давайте, давайте! Придумывайте свои никчемные игры, оставайтесь главным свойством пустоты! В конце концов, мир и без ваших компьютерных игр забит уродливыми вариантами жизни. Они в каждом кинотеатре, в каждом книжном магазине. Вы ничего особенно не испортите. Даже музыка врет, а раньше этого не умели. – Она кивнула презрительно. – Я сделала все, чтобы подтолкнуть вас. И Кора пыталась. Правда, ей не удалось преодолеть предубеждения против вас. Я это знаю лучше, чем кто бы ни было, ведь я – это Кора. Даже Ли?са, бледная, жалкая немочь, пыталась вас подтолкнуть. И капитан милиции Женя Кутасова, – она облизнула узкие губы, – и майор Каганов, и несчастный карлик с затылком, обросшим мхом, и все, все, даже плохие девчонки из «Кобры», пытались вас подтолкнуть. Только не ссылайтесь на отсутствие памяти, кто, собственно, помнит историю? Мы – ваше порождение, Сергей Александрович. Может, мы – ничтожества, может, вам уже и не сделать нас лучше, но мы стучимся к вам, взываем. Не оставляйте нас в конце пути, не обрывайте дыхание на полувздохе. Забросьте в колеблющееся коллективное сознание мысль о том, что мы были, что мы есть, что прекрасное и дурное всегда рядом, что другая жизнь возможна, и всегда следует добиваться цели».

«А если я не смогу?»

Конкордия Аристарховно холодно усмехнулась:

«Тогда придут падальщики. Они с удовольствием допишут вашу историю. В своем варианте, конечно. Отдадут профессора Одинца-Левкина моему неумолимому брату, а бедную Кору – сержанту Дронову. Вы хотите, чтобы я еще и с ним жила? Мало мне полковника СС и оливкового советника? Придет Паша и превратит ваши суровые наброски в жалкий альтернативный роман. Помните ночные переулки, странные рожи за окнами? Наслаждайтесь, наслаждайтесь моим городом! Это Пашин мир. И если вы не сможете, люди запомнят именно Пашины кривляния, а вы безвестно сгорите в своем вонючем ночном самолете и, воплотившись в смердящего пса, скуля, побежите под ногами лошадей».

«Но зачем все это сейчас?»

«Хотя бы затем, что я хочу прожить свою жизнь».

Конкордия Аристарховна помолчала. В выцветших глазах мерцала печаль.

«Помогите моему брату уйти. Пусть он пересечет пустыню. Он спас меня. Пусть в самом наихудшем варианте, но все-таки спас, и я тоже хочу спасти его. Пусть он доберется хотя бы до озера Джорджей Пагмо, вы ведь о нем знаете. Это не подсказка, это отчаяние. Если не до Шамбалы, то пусть доберется хотя бы до озера Джорджей Пагмо. Это по пути, разве что чуть в сторону. Там жить нельзя, нет никакой растительности, только со стороны Шамбалы доносятся приятные звуки. Но если искупаешься, если вода озера коснется тела, то попадешь в рай. А если отопьешь чистой воды озера, будешь освобожден от последствий грехов на последующие сто жизней. Даже зверь, искупавшийся в озере, попадет в рай. Я – это вы, – улыбнулась она. – Мир устал от страданий. Зачем истосковавшемуся телу, больной душе – только звезды, только приятные звуки со стороны Шамбалы? Доведите героев хотя бы до озера. Вы же знаете, мы устали».

8

Когда ты захочешь плакать, позови меня.

Я не обещаю тебя утешить, но поплачу вместе с тобой.

Если однажды ты захочешь сбежать, позови меня. Вряд ли я уговорю тебя остаться, но мы можем сбежать вместе.

Если однажды ты никого не захочешь слушать, позови меня. А если позовешь и я не откликнусь, поспеши ко мне — наверное, в этот момент я в тебе очень нуждаюсь.

Не иди впереди меня – я могу не успеть за тобой.

Не иди позади меня – ты можешь отстать от меня.

Но иди рядом. Будь моим другом.

Стихи на спине Коры

9

Save.