объясняют? Почему только ты один?
– Потому что я твой друг, – ответил Борис, радуясь тому, что Феликс не обратил внимания на 'дурака'.
– А у человека бывает только один друг?
– Бывает – и ни одного.
– А два друга бывает?
– Бывает и пять.
– Тогда почему у меня не пять?
Это был один из тех вопросов, на которые невозможно ответить. Борис не смог бы объяснить, почему у него до сих пор и одного друга среди ровесников не было. На такие вопросы обычно отвечают: 'Спроси сам себя'.
Но это тоже не ответ, а отговорка. Тем более нельзя было так ответить Феликсу. Он жил на Земле всего несколько дней. Ему не объяснишь, что друзей приобретают всю жизнь, а теряют за считанные секунды.
– Не знаю, почему у тебя не пять, – ответил Борис. – Просто так получается.
– А почему у тебя не пять?
– Мне больше никто не нравится. Кроме тебя, конечно.
– Теперь понятно, – сказал Феликс. – Мне понятно про тебя, но не понятно про меня. Мне нравятся все ребята.
– Даже Дегтярев?
– Дегтярев мне не нравится. Если я его увижу, то опять за тебя заступлюсь.
– Лучше не надо, – сказал Борис. – Он ведь сейчас ни к кому не лезет. Кончил свои вопросы?
– У меня есть еще один.
Борис вздохнул. Феликс задавал вопросы о вещах, над которыми Борис никогда не задумывался. Но лучше было все же ответить самому, чем ждать, пока Феликс начнет спрашивать кого-нибудь другого.
– Давай. Только последний. Сегодня ты меня больше ни о чем не спрашиваешь. Договорились?
– Больше не буду, – согласился Феликс. – Мне непонятно... Ты назвал меня 'чучело космическое'...
– Это была шутка.
– Ты назвал меня 'дурак'...
– Тоже шутка.
– А Вен-Вен назвал меня 'старик'. Кто же я на самом деле?
– Я тебе объяснил: 'стариком' называют человека, когда он нравится. А 'чучело' и 'дурак' – это шутливые слова.
– Нет, – твердо сказал Феликс, – это не шутка. Я уже знаю: шутка – это когда смешно. Ты не смеялся, а сердился. Это плохие слова.
– Вот чу... – сказал Борис, но вовремя остановился. – Вообще-то ты прав. Слова не совсем хорошие. Если тебе их скажет кто-то посторонний, то можно обидеться. Но если тебе говорит друг, то у них получается совсем другой смысл. Я могу назвать тебя дураком, или свиньей, или гадом. И ты не должен на меня обижаться. Это все говорится по-дружески. Понимаешь? Это все вроде 'старика'.
– Теперь понимаю, старик, – сказал Феликс.
– Вот и хорошо. А сейчас пойдем сыграем в футбол.
– Пойдем, дурак! – обрадовался Феликс. – Я уже давно не играл в футбол, гад.
Борис вздрогнул, и Феликс это заметил.
– Это я только тебе, чучело, – пояснил он. – Другому я никому не скажу.
День 8-й
Допросы, допросы...
Карусель, запущенная Августом Яновичем, продолжала раскручиваться над Кулеминском. Новые граждане, сами того не зная, вовлекались в ее вращение.
Старик парикмахер не торопился, но и времени не терял. Кружочки и линии были перенесены на большой лист чертежной бумаги, купленный в книжном магазине.
– Уж не в художники ли вы собрались, Август Янович? – спросила его продавщица, имевшая от парикмахера прическу морковного цвета.
– Нет, – туманно сказал Август Янович, – это для эксперимента.
Слово было весьма научное, и взгляд продавщицы слегка затуманился от размышлений: эксперименты в парикмахерской – это всегда интересно для женщины. Август Янович воспользовался минутой и воткнул в разговор свой традиционный вопросик насчет Алексея Палыча. Но, кроме листа бумаги, он на этот раз ничего из магазина не вынес.
Дома у Августа Яновича лист чертежной бумаги расположился на стене, над той спинкой кровати, в которую упирались его пятки. Засыпая поздно вечером и просыпаясь рано утром, Август Янович не без удовольствия смотрел на этот лист.
Собственно говоря, процесс невидимой работы ума уже почти закончился. Пора было приступать к действиям. Но вот к каким действиям, Август Янович еще не решил.
Алексей Палыч не казался ему человеком, способным на преступление. Ну, может быть, какая-нибудь мелочь... Нет, вот из-за мелочи учитель и пальцем не шевельнет. Тут что-то покрупнее. Из литературы Август Янович знал, что на мелочах как раз попадаются крупные преступники; новобранцы сразу начинают с убийства. Но убийство и Алексей Палыч не сочетались в мозгу парикмахера: он знал учителя двадцать лет.
Честно говоря, Август Янович даже не знал, как он поступит, если обнаружится что-то серьезное. Он уважал и ценил Алексея Палыча как человека. Но натура неугомонного старика была такова, что, начав расследование, остановиться он был не в силах.
Август Янович работал добросовестно. Верный своему принципу, он продолжал обрабатывать своих клиентов бритвой и языком, и скоро две последние жертвы, запутавшись в паутине невинных вопросов, прожужжали кое-что ценное.
Предпоследней жертвой оказался пожарный инспектор.
Август Янович настолько уже напрактиковался, что любой разговор, даже о погоде или нейтронной бомбе, мог привести к Алексею Палычу.
– Тяжелая у вас служба, – сочувственно заметил парикмахер, намыливая инспектора. – Тяжелая и неблагодарная.
– Именно так, неблагодарная, – согласился инспектор. – Да благодарности мы и не ждем. Они бы, мошенники, хоть не скрывали... поставит 'жучка' и ходит, вид делает, что святой. Как будто мы для себя стараемся. Я же не могу в каждую пробку залезть. А он доволен инспектор не заметил. А после – пожар. Сами через себя люди страдают. Из-за собственной глупости. Вон на днях на Привокзальной дом сгорел... Из-за чего? Я вам точно скажу: из-за проводки.
– Дом – это еще не так страшно, – сказал Август Янович. – Дом свой, можно сказать: сами свое сожгли. Обидно, когда люди страдают. Особенно дети. Знаете, ясли или детский сад, или, например, школа...
– Ну, в детских учреждениях мы каждый сантиметр проверяем. Там подход особый.
– И правильно, – гнул свое парикмахер. – Пожар в школе – страшно подумать. Часто вы в школе проверяете?
– А недавно был. Там завхоз у них молодец: все содержит в полном порядке.
– Бывает так, что наверху в порядке, а где-нибудь в другом месте не уследят, например, в подвале...
– И подвалы мы проверяем. Был я и в подвале. Там у них силовой ток подведен. Это особо опасно, но все сделано на совесть. Так что насчет школы можете не сомневаться.
