– «И все засмеялись», – усмехнулась Женька. И все засмеялись. Кроме Платона. Он раздумчиво изрек:
– А все-таки какие же мы свиньи…
– Почему? – изумился Кустик.
– Лопаем угощение человека, у которого до сих пор даже имя не спросили…
– М!.. – Тина кокетливо приподнялась. – Правда. Но тогда мы должны сперва сами… как нас зовут…
– А я уже знаю! – обрадованно сообщил Шурка. – Только одно не понял: «Кустик» или «Костик»?
– Вообще-то это существо – Константин, – разъяснила Женька (и опять встретилась с Шуркой глазами, и он потупился). – А «Кустик» потому, что такая бестолковая растительность на голове.
– Да. И горжусь, – заявил Кустик.
– А я – Шурка… – Это у него легко получилось, без смущения. И он опять посмотрел Женьке в глаза. Она неуверенно спросила:
– Наверно, лучше «Шурик»?
– Нет! – Он дернулся, как от тока. – Это… не лучше. Это я не терплю.
Все теперь молчали неловко и удивленно. И Женька – она словно слегка отодвинулась. И спасая себя от возникшей отчужденности, Шурка признался тихо и отчаянно:
– В интернате дразнили… «Шурик-жмурик-окачурик»… Словно знали заранее…
– Что… знали? – шепнула Женька.
– Ну… что чуть-чуть не окочурюсь. Меня ведь буквально с того света вытащили. В клинике…
И не было уже отчужденности. Наоборот… И Женька тихонько спросила:
– Из-за сердца?
– Ну… да. А еще из-за травмы. Я угодил под машину. И сперва все решили, что конец…
С минуту опять молчали. С пониманием. Наконец Платон встряхнулся:
– А теперь-то как? С тобой все в порядке?
Кустик хихикнул. Вроде бы не к месту. Шурка глянул удивленно.
– Не обижайся, – быстро сказала Женька. – Просто смешно получилось, это у нас тоже поговорка такая: «С тобой все в порядке?»
– И еще: «Увидимся позже», – добавила Тина. – Это в американских фильмах все время такие слова говорят. С попугайной настойчивостью…
– Терпеть не могу это кино! – в сердцах выдал Шурка. – Все время стрельба по машинам! И по людям…
– Ага! – встрепенулся Кустик. – Ды-ды-ды! Бах-бах! «С тобой все в порядке, милый?» – «Да, дорогая, увидимся позже!»
– «И все засмеялись», – через силу улыбнулся Шурка.
– Нет, но с тобой-то все в порядке? – повторил Платон. – Дело в том, что мой дядя очень хороший кардиолог…
– Сейчас все нормально. Спасибо. Меня лечили хорошие…. кардиологи. А потом специально родственницу отыскали, потому что в интернате больше нельзя. Там и здорового-то со свету сживут…
Опять все помолчали, как бы впитывая в себя Шуркины беды. Женька наконец осторожно призналась:
– Мне, например, «Женька» нравится больше, чем «Женя». У Евтушенко такие стихи есть, вернее, песня: «Девчонка по имени Женька»… Меня и мама так зовет…
И тогда… Тогда он сказал то, чего не говорил никому: ни бабе Дусе, ни Гурскому, ни… А какое еще «ни»? Больше никого и не было. Он всегда молчал об этом, а здесь, на пыльном пустыре, горьким шепотом сказал почти незнакомым мальчишкам и девчонкам:
– Меня мама звала «Сашко?». Только это давно. Я почти и не помню…
И долго было тихо – слышались только в отдалении свист и чириканье волнистых попугайчиков.
Наконец, героически спасая всех от этой тишины, Тина завозмущалась:
– А я терпеть не могу свое имя Алевтина. Сокращенное гораздо лучше. А этот вот… он все время дразнится. – Тина мимо Шурки ткнула в Кустика пальцем.
– Имейте в виду, она сама ко мне пристает! – торжественно объявил Кустик.
Беседа беседой, а мороженое съели быстро. Покидали скомканную обертку в ближнюю мусорную кучу. И в этот момент явилась компания «крутых». Мордастые, в кожаных безрукавках, с банками пива в охапках.
– Эй, головастики, чего тут мусорите! Брысь отсюда!
Пришлось отойти. Ник все – таки сказал издалека:
– Купили, что ли, это место, да?
Один «крутой» обернулся, пообещал добродушно:
– Отдавлю язычок. И еще кое-что…
И Шурка не выдержал:
– Мафиози недострелянные!
И, конечно, – сразу в бега. Дружно, все шестеро. Вдоль бетонной решетки, мимо ларьков и торговцев курами. «Крутые» гнались недолго, потом беглецов уже просто страх подгонял. Напополам с весельем. До той поры, когда Шурка споткнулся и пузом проехался по утоптанной обочине. Это было уже в Огородном переулке.
Шурку подняли.
– Опять до крови. Локоть, – сочувственно сказал Кустик.
– Ох, да локоть-то заживет. А вот это… – Шурка поднял левую ногу. Подошва кроссовки была оторвана от носка до середины. Болталась, как собачий язык.
Ник тихо свистнул. Женька велела:
– Шурка, сними. Дай… – Она взяла пыльный башмак. – Платон, у тебя универсальный клей есть. Помнишь, ты Кустику сандаль чинил?
– Сделаем, – пообещал Платон. – Пошли.
И пошли. И Шурка был рад, что есть причина подольше не расставаться с ребятами. Он шагал рядом с Женькой – одна нога босая, а кроссовка в руке: хлоп, хлоп подошвой.
– Мне это что-то напоминает, – осмелился пошутить Шурка.
– Что?
– Чей-то язык. В окошке…
– Ну, вот… – Женька притворно надула губы. – Еще один дразнильщик-любитель, вроде Куста…
– Больше не буду… Ой… – Глядя на Женьку, вперед он не смотрел и чуть не наткнулся на мальчишку. На небольшого, лет восьми. В разноцветном «мультяшном» костюмчике – вроде того, какой чуть не купила Шурке баба Дуся. Желтоволосый и желтоглазый мальчишка стоял на пути робко и в то же время упрямо. Вздернул острый подбородок.
– Тебе чего, мальчик? – осторожно спросила Женька.
– Скажите, п-пожалуйста… Вы идете с птичьего рынка?
– Да…
– Скажите, пожалуйста… – Он говорил сипловато и старательно выговаривал слова. Наверно, чтобы подчеркнуть важность вопроса: – Вы не встречали на рынке рыжего щенка с черным пятном на ухе? Ухо висячее, а шерсть лохматая…
Все запереглядывались.
– Нет. Не встречали. К сожалению, – огорченно и очень серьезно проговорила Женька. И Шурка почувствовал, что ей хочется присесть перед мальчиком на корточки и взять его за руки.
Шурка сказал виновато:
– Там всяких щенков много, но рыжий с черным пятном не встречался. Я бы запомнил… Мы бы запомнили.
– Украли, да? – сочувственно спросил у мальчишки Кустик.
