например… Ладно, потом…
Шурка вытер лицо ладонью. Медленно встал. Солнце жарило плечи. Головки иван-чая покачивались у щек.
– Главное чудо не то, что он меня вылечил, – сказал Шурка всем. И Женьке. – Самое хорошее, что я здесь.
– Это уж точно! – обрадованно согласился Ник. С намеком, что хватит уже о грустном.
Но Шурка все-таки сказал еще:
– Они там в клинике не только сердце мне спасли. Еще и эта… психотерапия была. Чтобы страшное не вспоминалось слишком часто. По-моему, перестарались…
– Ты думаешь? – насупленно спросил Платон.
– Кое-что не помню совсем… Например, город, в котором жил. Как называется. Бабу Дусю спрашиваю, а она молчит. Боится, что мне хуже станет…
– Значит, любит, – рассудительно заметил Кустик.
7. Отвертка
Баба Дуся, конечно, любила Шурку. Но, как уже известно, зря не баловала. И когда он появился дома, устроила нахлобучку:
– Это где же тебя черти носили, бессовестная ты личность! Ушел с утра, на часах уже четыре, а его нету и нету! В милицию уже собралась идти, вот срам-то был бы! Отвечай, где болтался!
– Баб-Дусь! Я…
– Молчи, когда старшие говорят!
Шурка с сокрушенным видом стоял посреди комнаты. Нагнулся, стал раскручивать отвороты брюк и вытряхивать оттуда листики и сорняковые семена. Глянул исподлобья:
– Ну так что? Отвечать или молчать?
– Сперва молчи, потом отвечай! Где был?
– Заигрался…
– Заигрался! На целый-то день! Один!..
– Да не один я! Познакомился! Там такие ребята…
– Вот-вот! – В голосе бабы Дуси прозвучала паническая нотка. – Началося! Связался со шпаной…
– Да не со шпаной! Наоборот! Ну честное слово! Знаешь какие… замечательные! – Шурка выпрямился.
– Были бы замечательные, сказали бы: «Тебя небось дома ждут».
– Они и сказали. Потом… Даже проводили… А сперва мы про время позабыли. Потому что гуляли, а тут как раз дождь, а после мы сушились и рассказывали… истории всякие… Ну и вот… Баб, ты подожди ругаться, я уж сразу во всех грехах признаюсь…
– Господи-светы! Чего натворил?
– Картошку не купил. А деньги проел на мороженом… Ну, потому что они меня бананами угостили и всем пить захотелось, а больше ни у кого денег нету, только у меня… Вот я и купил на всех… Баб, я бутылки соберу и одам. На эту сумму!
– Не хватало еще, чтобы ты по помойкам лазал! Будто мне этих денег жалко! Мне жалко, что ты такой вот, без всякого соображения! Хоть бы подумал, как бабка тут изводится…
И Шурка подумал: «А ведь правда! Какая же я свинья…» Насупился и опять начал вытряхивать сор из-за отворотов…
– Нечего тут мусорить на половики, – сумрачно сказала баба Дуся. – Сымай вообще эти штаны и рубаху. Буду на тебя эту самую… «африканку» примерять. С утра кроила, пока ты шлындал где-то…
– Ба-аб! – Шурка восторженно запрыгал, избавляясь от брюк и рубашки. – Ты… просто самая лучшая на свете из всех баб-Дусь!
– Ладно, нечего подмазываться, – начала таять она. – Чуть не уморил старую, а теперь «самая лучшая»…
– Ну как же не подмазываться, если я кругом виноват! – чистосердечно раскаялся Шурка. – Ты, если хочешь, скрути полотенце и огрей меж лопаток, как обещала…
– Брысь, бес косматый! – Баба Дуся шлепнула его, подтолкнула в свою комнатушку. – Ну-кось, надевай… Да осторожно ты, непутевый! Не сшито ведь, а только сметано…
Ткань была прохладная и легонькая. Ласковая такая после прежней, заскорузлой от дождя и сушки одежды.
– Ну, чего скажешь?
– Ба-а! Самое то!.. А знаешь, у тех пацанов, у двоих такие же анголки. Только цветом не такие…
– Они, выходит, мальчонки вроде тебя? А я уж думала, не приведи Господь, какие-нибудь дуботолки…
– Что ты! Эти двое – как я, а еще один, он помладше. И две девчонки… девочки.
Радость от недавней встречи снова теплом разлилась по Шурке. Он размягченно сел у стола со швейной машинкой, щекой лег на обрезки ткани.
– Полегче шевелись. Расползутся швы-то…
– Не-а… – В Шурке расцветало тихое веселье. И нежность к бабе Дусе. Как он, дурак такой, недавно мог еще сомневаться: любит ее или нет? – Баб-Дусь! Одну девочку зовут Женька…
– Это как? Евгения, значит…
– Ну да. Женька. С косами… Баб-Дусь, я в нее, кажется, влюбился. – Это он без всякого смущения, с неодолимым желанием поделиться радостью.
Баба Дуся слегка всполошилась. То ли всерьез, то ли для порядка.
– Господь с тобой! Не вздумай! В такие-то годы…
Шурка поморщился:
– Ну, я же не так…
«Так» он не хотел. Даже подумать было тошно!.. Он помнил, о чем липким шепотом говорили по ночам в интернате. И с каким трусливым придыханьем парни собирались в темноте «к девкам в гости»… И те кассеты, которые украдкой смотрели на портативном видике – его ночью вытаскивал из-под паркетных плиток владелец – Борька Хлопьев по прозвищу «Хлоп-по-ж…»
Шурка, надо признаться, тоже смотрел. Чтобы хоть на полчасика забыть о тоске, которая ночью подступала совсем без жалости. Но ему казалось, что от воровски мигающего экрана пахнет, как от немытых ног Хлопа…
Пусть кому это надо пыхтит и потеет от такой мерзости. Шурку же – рвать тянет. Насмотрелся, наслушался.
А Женька… Ему же ничего от нее не надо. Пускай только смотрит на него по-хорошему. Да иногда касалась бы кончиком косы его локтя или плеча…
Он зажмурился и прошептал:
– Я же… ничего. Просто… чтобы она, как сестренка…
И баба Дуся вдруг сказала, как Женька – без насмешки, ласково:
– Глупенький…
А он не глупенький был, а счастливый… Встал. Крутнулся на пятке.
– Баб-Дусь, все аккуратненько в самый раз! Шей!
– Ну-кось, погоди, не крутись, рукав отъехал…
Она взяла иглу с длинной нитью. Игла выскользнула из пальцев, баба Дуся успела ухватить нитку.
– Будь ты неладна, совсем пальцы инвалидные…
Игла качалась на нитке на уровне Шуркиных коленей. И вдруг дернулась, потянулась к нему, как
