Потом все стало еще хуже. Невидимая гранитная плита упала сверху, переломала все кости и лишила возможности дышать. Дикая головная боль, — такой Анджей не испытывал никогда, хотя с мигренью, профессиональным заболеванием экстр, был на «ты» с двадцати лет, — до рвоты, до судорог. Хорошо еще, что блевать было нечем, кроме желчи — ее он ухитрился сглотнуть. Иллюзия полного паралича, а потом боль в мышцах.
Появившийся через пару минут пилот, которого вой системы контроля жизнедеятельности заставил оставить рубку, нажал несколько кнопок в изголовье ложемента. Сердечное, анальгетик, противошоковое — все, чего требовали надписи на мониторе. Начал он с Чеха, за что Анджей его не винил, но пять минут до того, как пилот принялся за него, показались пятью часами.
— Авария? — спросил Кантор, когда смог дышать.
— Никакой аварии. Вам стало плохо. Обоим. Без причины. Первый раз такое вижу.
— Как профессор?
— Две желтые линии… уже одна, — ответил пилот. — Чтоб мне такое здоровье на пенсии!
Желтая линия — «состояние пациента стабильное, умеренной степени тяжести». Почти нормально, некоторые с такой отметкой на дисплее летят всю дорогу, если неустойчивы к перегрузкам.
— Новостей не было? Сообщений от эскорта?
— Я бы доложил, — обиделся пилот. — Ладно, если что — приду еще. Чуть не обгадился, м-мать…
Да уж, эмоции пилота, который в одиночку вел курьерский бот на максимально доступной скорости, сидел в кресле за приборной панелью, а не дрых на ложементе, можно было понять. Президент собственной персоной и ценный пассажир неполетного возраста грозятся отдать концы без причины, а на борту больше никого.
— Это там… у них, — едва слышно сказал старик. Анджей и не думал, что сможет так радоваться звукам его голоса. — Но не все еще, нет…
До полуночи Кантор спутника не тревожил, но в конце концов пришлось наплевать на деликатность и беспокойство.
— Что мы там увидим?
— Четверку только что инициированных по-настоящему экстр. Такой силы, рядом с которой мы клопы. Не обученных ничему вовсе. Живых, но едва ли здоровых. Вот этот вот удар — это кто-то начал работу с идеоматрицами… Грубо, резко. Наобум… — профессор все время делал паузы, чмокал соской, но Анджей не торопил его. — Отдачу получил… нас вот краешком коснулось, а там — сам представь. Еще — будут две оси, любви и ненависти. Крест-накрест, одна отсюда, другой оттуда.
— Я прочитал. И об осях, и о сценариях связей, — Анджей очень не хотел думать о том, что в пресловутой «оси любви» окажется Арья и какой-то паршивый синринец. Но куда сильнее пугало другое — полная, заведомая предопределенность всего: действий, отношений, событий, — уготованная четверке. Он не представлял, как можно сунуться в конструкцию, где чувства и поступки запрограммированы, где помощь одному обернется неудачей другого, где везение и успех измеряются по «осям», по параметрам «баланс» и «противовес»; где события в жизни одного повторяются в жизни другого… — Что же мы сможем сделать?!
— Лечить… учить… мозги вправлять. Что-нибудь. Они должны выжить, иначе всем нам уже не жить.
— Экстрам?
— Всем… идеоматрицы взбесятся, даже базовые, эра катаклизмов… Короче, как Сашка и писал.
— Подвижки тектонических плит и прочее?
— Да.
В нарисованные буйным воображением Ефимова картины Кантор не верил, не поверил и после слов Чеха. Все могут заблуждаться. Четверка экстр не может разнести планетную систему, этого просто не может быть. Угробить себя, натворить бед на самых высоких уровнях информационного поля — да запросто. Чем это обернется, неизвестно никому. Тем не менее, есть пределы возможного. Но, главное, они покалечат себя. Если насчет взаимосвязей между четверкой креста Ефимов не присочинил, то гибель одного — гибель всех.
Откуда-то Анджей знал, кто именно из четверых вызвал бурю.
Аларья клевала носом, сидя в кресле врача между двумя койками. Приглушенный свет лампы не позволял читать, а включать его на полную мощность не хотелось. Очнувшемуся Фархаду она сделала пару инъекций препаратов, которые выбрал Бранвен, и теперь он мирно спал, но Аларья не доверяла ни ремням, ни лекарствам. В перечне показаний на крышке аптечки как раз значилось сотрясение мозга. Хотя симптомов не наблюдалось, — его не тошнило, и зрачки на первый взгляд казались одинаковыми, — само полученное повреждение заставляло предполагать, что все-таки сотрясение у консультанта имеется. Бранвен, правда, высказал иную версию.
— Нет мозга, нечему трястись.
— Не, дорогой. Если голова болит, значит, она есть. А что он болен на голову, по-моему, ясно.
— Он не болен, — неожиданно серьезно сказал Белл. — Он просто не мог иначе. Мы все не могли иначе.
— Оригинально — не мог не пытаться убить… — Аларья думала, что рассердится, но ни гнева, ни досады не было. Сестра и Наби конфликтовали с первого дня, стоили друг друга, а теперь оба оказались в равном положении. Своеобразная справедливость. — Главное — как, по-подлому…
— Они связаны. Как мы. Только иначе… — Аларья подняла голову. Бранвен растирал указательным пальцем складку между бровями и тщательно подбирал слова. — Я думаю, он не мог так легко принять все новое, как я. У меня подготовка — три секунды на любое решение, успевай или вылетай с должности. Он — другой. Кабинетный ученый, тонкая настройка…
Аларья пожала плечами, промолчав. Сейчас ей было не до умствований на пустом месте. Разборы ситуации в духе «кто виноват?» ее тем более не интересовали. Перед ней с Бранвеном стояла простая задача: выжить самим, помочь выжить обоим покалеченным и дождаться помощи. По расчетам Белла, более двадцати часов ожидание занять не могло.
— Я думаю, что к нам вылетели намного раньше. Двадцать часов — предельный срок. Мы продержимся.
Вой аварийной сигнализации заставил бы подняться и мертвого, но Арья была жива, и к ней это не относилось. Первая паническая мысль «что делать?» заставила Аларью бессильно обмякнуть. Нужно было бежать в рубку, но как оставить медблок? Бранвена она отправила спать, сказав, что сама подежурит до семи утра. Конечно, он проснется — но не случится ли за это время чего-нибудь непоправимого? Что значит этот сигнал? Что делать?!..
Потом она подумала, что звук как-то связан с сигналом передатчика, и, наверное, нужно бежать в рубку. Не было времени даже надеть туфли. Неумолчный вой бросил Аларью вперед, но у двери она все же оглянулась. Наби спал, сирена его не разбудила. Понадеявшись на то, что он не притворяется, а руки надежно скованы ремнями, женщина босиком помчалась по коридору.
На лестнице ее догнал Бранвен, заспанный, с растрепанными волосами. Весь костюм состоял из коротких шорт. Тем не менее, он уже разобрался в ситуации.
— В нашу рубку! — бросил он, опережая Аларью в прыжках через три ступеньки.
Аларья с трудом догнала его, и, плечо к плечу, они добежали до рубки. Красный куб передатчика, казалось, раскалился от собственного истошного воя. Бранвен нажал несколько кнопок, и устройство замолкло, потом из динамика раздался голос, как в анекдоте — «живой и человечий». От неожиданности женщина вздрогнула.
— База тридцать семь один-один! Ответьте! База тридцать семь…
— Говорит база тридцать семь один-один. На связи ка йсё Белл. Кто говорит?
— Курьерский бот, Вольна, пилот Вацулик. Просим разрешения на посадку, корректировки курса и открытия стыковочного модуля.
— Что для этого требуется, пилот Вацулик?
— База тридцать семь один-один, прекратите шутки на аварийной частоте. Перейдите на рабочую.
