гигантозауруса…
— Разве что я сам мог бы попробовать.
— Ну, вы даете, дежурный, — хохотнул Шереметев. — А кто за вас поиски «туристов» организует?
— Вы, — твердо ответил Кончак Баскунчакович, окончательно освобождаясь от подчинившей было его волю всепроникающей энергичности разведчика времени. — Как дежурный по хроновокзалу я имею право вам приказывать. Так что слушайте приказ: оповестить о ЧП все находящиеся в прошлом группы. Привести в действие все хронозонды и выяснить маршрут движения «туристов». Узнать, кому принадлежит мобиль класса «сафари», обнаруженный спутником. Все. И прошу вас, не обижайтесь. Я чувствую, что есть прямая связь между появлением в вашей эпохе незваных гостей и внезапной мощной телепатемой ящера. Чем скорее ее расшифруем, тем скорее и нарушителей обнаружим.
— Слушаю и повинуюсь, — Шереметев насмешливо осклабился и исчез с экрана.
Дальнейшие события развивались с необыкновенной быстротой.
В отделе дешифровки на одиннадцатом этаже на голову Кончаку Баскунчаковичу Половцеву- Печенежскому водрузили шлем, внутренняя поверхность которого была усеяна датчиками. Будто сотни мягких лапок обхватили виски, затылок, макушку. Сознание стало меркнуть, с него просачивались смутные обрывки каких-то видений, гулкие чавкающие звуки…
Когда глаза его закрылись, трое лингвистов-дешифраторов прильнули к мониторам, соединенным с быстродействующим компьютером.
— Предварительная фаза. Символ удовольствия, — отрывисто бросил лингвист — обладатель шапки курчавых волос. — Дальше!
— Интуитивное ощущение угрозы. Ага, уже интереснее, — подхватил его коллега с седыми висками.
— Пошли формулы. Что-то напоминающее теорию нуль-пространственного перехода, — заинтересовался широкоплечий усач. — Но выпущены целые звенья… Эх, математика бы сюда!
Немедленно из отдела математического обеспечения (двадцать седьмой этаж) был вызван математик, который занял место у четвертого дисплея.
— Ну-с, что у вас тут? — поддергивая рукава пиджака, спросил он. — Нуль-пространственный? Да, эту формулу можно использовать и для нуль-перехода. Но звено сигма-преобразований здесь очень удачно заменено на цикл дельта-перехода. Кто автор этой формулы? Я должен пожать ему руку.
— Потом, — отреагировал усач, — мы предоставим вам эту возможность. Если не передумаете.
— Не передумаю! — уверенно провозгласил математик и снова жадно впился в монитор. Тут выражение научного торжества на его лице несколько прокисло. — Позвольте, но это совсем уж ни к селу, ни к городу. Уверены, что ошибки нет? Сия картинка ну совершенно из другой оперы.
Седоватый лингвист пригладил свои дыбом вставшие виски.
— Не из оперы, а из симфонии, скорее, — упавшим голосом заметил он. — Похоже на дирижерскую партитуру. За плечами у меня только детская музыкальная школа, но рискну заметить, что подобных гармоний, размеров и темпов история земной музыки еще не знала. Какой-то немыслимый авангард. Тут без хорошего музыковеда не обойтись.
Но в небоскребе Института Времени не было этажа, где водились бы музыковеды. Шереметев немедленно связался с консерваторией.
— Алё! — ответила консерватория. Федор узрел на экранчике видеофона диковинного робота, зачем-то напялившего на лицевой одорецептор антикварные очки, и обвязавшего голову ситцевыми платочком с изображением начальных тактов симфонии «Юпитер» Вольфганга Амадея Моцарта.
— Это консерватория? — недоверчиво спросил разведчик времени.
— А тебе, милок, зачем? — старушечьим басом поинтересовался робот, опуская на металлопластиковые колени недовязанный шерстяной носок. — На скрипке хочешь научиться играть или на альпенхорне? Опоздал ты, милок. Нонче у нас каникулы. Все профессора разлетелись, куды кто. Осенью звони, научат. На виоле да гамба или, к примеру, на марсианской двухрядной ободрыньде.
Если б на экранчик видеофона взглянули Женька Маковкин или Тася Новгородцева, то они сразу признали б в необыкновенном роботе свою старую знакомую Капитолину. Роботу-вахтеру летом в школе делать нечего, поэтому Капитолина в каникулярное время подрабатывала в консерватории: принимала заявки абитуриентов, составляла гастрольные графики и на досуге писала монографию «Влияние вибрации колец Сатурна на развитие сонатной формы».
Энергичному Федору Шереметеву, впрочем, не составило большого труда выудить у словоохотливой Капитолины необходимую информацию. Ближайшим к Институту Времени музыковедом в данный момент можно было считать Екатерину Баталину, она читала лекции о разнице между какофонией и додекафонией для младшей группы марсианского детсада имени Эдгара Райса Берроуза. Причем улетела она туда не ранее, как вчера. Во вчерашний день немедленно была отправлена хронокапсула, Екатерину перехватили на космодроме, на трапе каботажного космопарусника и доставили на одиннадцатый институтский этаж.
Баталина мельком взглянула на партитуру, слегка засоренную математикой, и вынесла вердикт: со времен палеолита и до периода постминимализма музыки подобного характера никто не сочинял.
— Я бы даже не рискнула назвать это музыкой в привычном смысле слова, — объяснила Баталина. — И странность ее заключается не в гармониях или размерах, а именно в темпах. Не советую исполнять это произведение перед неподготовленной аудиторией. Дело в том, что симфония меняет субъективное восприятие времени. Слушателю покажется, что он находится одновременно в разных кульминационных пунктах. Вот здесь, в анданте, время несется скачками, а скерцо будто накрепко замораживает каждое мгновение, и оно длится вечность… Пока не утыкается в реакцию замещения атомарной ртути на фтористый нейтрид в трициклогидровелофотогеназе. Но тут вам потребуется специалист другой квалификации… Кстати, а кто автор? Мне бы хотелось взглянуть ему в глаза.
— Если не передумаете, — снова пришлось повторить усатому лингвисту.
Химик в институте нашелся (минус третий этаж, подземный). Он возжелал похлопать по плечу тот талантище, который разработал сложномолекулярные соединения, превращающие селезенку в аналог хроноэмиттера и заставляющие поджелудочную железу работать в режиме темпоральной локации.
— Я всегда говорил, что будущее за биотехнологиями, — провозгласил химик. — Зачем громоздить конструкции из плазмокристаллов, оптоволокна и ядерных нанореакторов, если наш собственный организм можно научить играть роль машины времени или антигравитатора. Да хоть карманного фонарика, если понадобится.
Затем математик, музыковед и химик объединились, совместными усилиями еще раз проанализировали предоставленную им запись и пришли к ошеломляющему выводу. Необычное сочетание научных и художественных дисциплин создают новую философскую картину мироздания. В этом мире можно не только прокалывать пространство для мгновенной нуль-транспортировки, причем без помощи каких-либо технических средств, но и вообще творить с пространством-временем все, что угодно. В складки собирать. Вытягивать. Сворачивать. Ускорять, тормозить или вообще останавливать течение времени. А главное, в наших руках оказались ключи к технологии, открывающей двери в другие измерения Вселенной, в параллельные миры!
— Я не достоин пожать руку математическому гению всех времен и народов, — удрученно признался пришелец с двадцать седьмого этажа. — Жаль, что Нобелевский комитет не присуждает премии по математике.
— Зато в номинации «химия» нобелевка ему обеспечена, — уверенно высказался обитатель институтского подземелья. — Странно, я не знаю ни одного из своих коллег, который готов был совершить столь впечатляющий прорыв в нейролептонике и иммуногенетике. Должно быть, это какой-нибудь академик-затворник, всю жизнь отдавший науке. Поостерегусь хлопать по плечу столетнего старца.
— Не уверена, есть ли у него глаза, — загрустила музыковедша. — А если есть, то фасеточные. По восемнадцать штук на кончике каждой из псевдоподий. Почему-то мне кажется, что этот гений — инопланетянин.
Все трое замолчали и уставились на Федора Шереметева, ожидая от него подтверждения своих гипотез или еще более ошеломляющих выводов.
