Рассекающий пенные гребни

– Итак, Оск а р… Ты Ося, да?

– Да.

– Повтори, Ося, все вышесказанное. Темная полоска периодически возникает у тебя перед глазами. Так?

– Так… Она не всегда перед глазами. Я глаза отведу, а она остается там, где была… ну, как бы перед грудью. Я уже объяснял. Будто темный шнурок натянут от козырька до пупа… до пряжки. Вот так, – ребром ладони Оська провел от лба до пояса.

– Понятно… То есть не совсем, но… давай дальше. Подробнее.

– Иногда она двоится. Это если вдаль глядеть. А если прямо на нее, то одна…

– Сплошная полоса?

– Бывает, что сплошная. А бывает, что из отдельных пятнышек.

– Похоже на цепочку?

– Что?.. Да! Только ее очень нерезко видно…

– М-м… А скажи, Ося, можешь ты ее убрать усилием воли? Постараться, чтобы она исчезла?

– Я… да. Если очень постараюсь. Напрягусь, и она тает… Но потом забудусь, и она опять. Будто… напоминание какое-то.

– Напоминание? О чем?

– Я не знаю… – Оська смутился. Это сравнение выскочило из него само собой. – Вообще-то она, полоска эта, почти не мешает. Только иногда приходится смотреть чуть-чуть сбоку…

Оська все больше тревожился: не уложили бы в больницу на обследование! Только с Нориком встретились – и на тебе!..

– Она правда почти не мешает!

– Подожди… Рассмотрим ситуацию с другой стороны. Когда ты вошел и… не сразу снял фуражечку, я заметил на ней надпись “Посейдон Ньюс”. Ты имеешь отношение к этой газете?

– Да. Я ее продаю… И пишу в нее иногда…

– О! Я имею дело с корреспондентом!

– Ну… просто несколько моих заметок напечатали.

– Чу-дес-но… Я не ошибусь, если скажу, что тебе известны повести, напечатанные в этой газете. “Солнце в дыму” и “Бриг “Мальчик”. А?

– Известны, конечно!

– Читаешь постоянно?

– Да я уже всё прочитал! В рукописи.

– Пользуясь редакционными связями?

– Ага… Ховрин, который это написал, он… мой хороший знакомый. – Сказать “мой друг” Оська не решился. Подумают, что хвастает. Тем более, что Фаина Аркадьевна прислушивалась издалека с подозрением.

– Так-так-так… Ося Чалка. Все это любопытно. А скажи, тебе нравится в этих сочинениях мальчик Даниэль?

– Нравится… Только при чем он тут? – Это получилось сердито и жалобно.

– Видишь ли… возможно, ни при чем, но… еще вопрос. Тебе не приходилось представлять себя на месте Даниэля?

– Мне?.. Не знаю. Ну, может, когда читал…

– Я говорю даже не про живого Даниэля, а про того, под бушпритом. Про деревянного мальчика, который выводил бриг из всех трудностей и опасностей?

– Я не знаю… Я не представлял себя им специально. Только видел несколько раз во сне, как мчусь над волнами, сквозь пену. Рассекаю грудью гребни. А за мной паруса…

– Вот видишь!

– Ну… а что здесь такого? Дело даже не в том, что я читал, я тогда про эти повести еще и не знал. Ведь часто снится то, что видел по правде…

– А когда ты видел Даниэля по правде, голубчик?

Оська прикусил язык.

– Когда же, Ося? – опять сказал Владислав Евгеньевич. Очень ласково и очень настойчиво.

– Осенью… Только я не могу сказать, где…

– О-о-о! И не надо! Ты мог его видеть только в коллекции одного замечательного человека по прозвищу… секрет, секрет. Пиратский… – Он глянул на Фаину Аркадьевну.

– Вы его знаете?

– С первого класса. Мы с ним тогда дрались из-за девочки Оли Кокошко, которая на обоих нас не обращала внимания… А во взрослые годы я лечил его глаза. Художнику необходимо хорошее зрение… Итак?

– Что?

– Значит, ты близко знаком… с главным героем?

Оська подумал и сказал:

– Это я придумал, что в руке у него ключ. То есть догадался… Я и один мой друг.

– Тогда еще вопрос… Хотя нет! Постараемся решить его визуально! Помоги!

Владислав Евгеньевич легко встал, шагнул к стене, взялся за упакованный в бумагу квадрат. Тот был Оське до плеча. Они с Оськой (который ничего не понимал) поставили эту штуку на сиденье стула, прислонили к спинке. Стул пошатнулся от тяжести. Доктор дернул узел шпагата, рывком раскидал упаковку…

Оську ударило ветром. Хлестким, холодным. Прямо с холста.

На картине был шторм. Серые и сизые клочья туч летели из деревянной резной рамы, как из выбитого окна. Летела и пена – с гребней зеленых вздыбленных волн. Главная волна посреди картины была как гора. С ее скользкого склона мчался на зрителя трехмачтовый корабль. Ну, не точно на зрителя, чуть в сторону, потому что виден был лишь один борт. А еще – вздыбленная корма, перехлестнутая гребнями палуба.

Парусов – почти черных от сумрака и влаги – было немного. Один треугольник на носу, фор-марсель, нижний парус на грот-мачте да чуть заметная в брызгах и штормовом полусвете контр-бизань. Оно и понятно: в такую погоду лишние паруса – гибель.

На носовой палубе фрегата видна была фигурка моряка – наверно, капитана. В красном камзоле и ботфортах. Он стоял спиной к зрителю, почти грудью к ветру. Покачнулся, взмахнул руками и смотрел вверх: наверно, на фор-стеньге заело какую-то снасть. Шторм разметал волосы капитана, отнес в сторону шпагу на портупее…

– …Называется “С попутным штормом”, – услышал Оська. – Она, дорогой мой, восемнадцать лет провела в этом кабинете. Вместе со мной. А сегодня мы покидаем это уютное помещение, потому что уходим на пенсию. То есть я ухожу. А картину забираю с собой, поскольку она моя, так сказать, приватная собственность. Не совсем удобно лишать коллег возможности видеть это полотно, они к нему тоже привыкли, но я без картины, увы, не смогу…

Оська понял, что доктор говорит это не для него, а для Фаины Аркадьевны. И тот уловил Оськино понимание.

– Впрочем, это присказка, а сказка вот о чем. Знаешь, как называется вон та деталь рангоута?

Оська знал. Наклонный ствол, опутанный снастями и устремленный вперед назвался “бушприт”. Вернее, было даже три названия, поскольку ствол состоял из трех частей. Сам бушприт и его два продолжения – утл е гарь и бом-утлегарь.

Так Оська, слегка гордясь, и отрапортовал доктору.

– Ты явно сын моряка. Я прав?.. Ах, да! Капитан Чалка, который в Аргентине! Как я сразу не сообразил! Кстати, они вернулись?

– Пока нет… А при чем тут моя полоска?

– Смотри. Что под бушпритом?

– Фигура на форштевне. Только непонятно, какая.