Девушка помрачнела.
— Ты не помнишь?
— Нет. Я помню, что мы расстались с господином. А потом… Этих двух лет словно не было. То есть они были, но не здесь.
Мария молчала.
— Ну, скажи же! Ты не представляешь, как это меня мучает!
— Ты умер.
Шепот. Одними губами. Девушка повернулась и села на ступеньку лестницы.
— Как умер?!
— Нет, конечно. Я не то сказала. Дери бессмертны. Просто господин прекратил твой жизненный цикл. Перед этим ты пришел ко мне проститься и обещал скоро вернуться.
— Вернуться?
— Чему ты так удивляешься? Все возвращаются. И господин сказал, что вернет тебя, как только будет возможность.
Поль вытер пот со лба. Это надо было переварить. Он спустился и поставил корзину на землю.
— Извини, я пойду. Мне надо побыть одному.
— Ты что? Разве господин не приказал тебе работать весь день? Разве тебе не нравилось со мной работать? Тебе будет плохо!
— Ничего!
Он уже шел по направлению к реке. Холодные горные воды. Он присел на корточки у границы потока, умылся, долго любовался радугами над водой. Потом встал. Плохо было. Правда, неизвестно от чего: от нарушения приказа господина или от полученной информации. Кажется, он впервые так прямо нарушил приказ. До этого он подчинялся беспрекословно и каждый раз получал положенную дозу гормонального кайфа от послушания. Для памяти это было привычно, теперь привыкало тело. Он неуклонно садился на гормональную иглу.
На другом берегу паслись коровы ровного песочного цвета. Рядом, под деревом, по–турецки сложив ноги, сидел человек и играл на флейте. Поль снял ботинки и перешел реку вброд.
Человек оказался маленьким сморщенным стариком. И конечно, Поль отлично помнил этого старика.
— Привет, Леша.
— Привет, привет. Я давно понял, что это ты. Садись. Располагайся как дома. Как тебя теперь зовут? Поль?
— Да.
— Странно, что Христиан не сменил тебе имя.
— Решил лишний раз не травмировать.
— Наверное.
— А как меня звали раньше?
— Виктор.
— Да, помню. Мы с тобой любили здесь половить рыбу и посидеть, поболтать. Помню. И ты был пастухом. Ты всегда был пастухом.
— Мне нравится эта работа. Спокойная. А сколько лет ты был Полем?
— Двадцать четыре года.
Старик покачал головой.
— Маловато. Поль не выдержит. Против двухсот сорока Виктора двадцать четыре Поля — просто ничто!
— Двухсот сорока?
— Конечно. Это твое четвертое тело. Скоро ты сам попросишь господина называть тебя Виктором. Да и нам как–то привычнее. Или он разрешит тебе двойное имя: Поль–Виктор или Виктор–Поль. Красиво.
— Погоди–погоди. Четвертое тело?
— Разве ты не помнишь своих смертей?
— Нет!
— Значит, господин не позволяет. Детям тоже не сразу открывается это знание. Предыдущие смерти вспоминают лет в двенадцать–шестнадцать.
— А ты помнишь?
— Конечно. Обе. Я немного помладше тебя. Это мое третье тело, и оно уже ни к черту. Господин прав.
— В чем?
— Что его надо менять. Через неделю у меня прекращение жизненного цикла.
И он поднес к губам флейту и заиграл прерванную мелодию.
— И ты так спокойно об этом говоришь!
Мелодия прервалась вновь.
— Я же не мальчишка, который умирает в первый раз. Я знаю, что это такое. Совсем не страшно. Как выключить риалвизор.
— И ты даже не попытаешься бежать?
Пастух посмотрел на Поля с безграничным удивлением.
— Что я, сумасшедший? Чтобы умереть от старости где–нибудь в лесу? Умереть навсегда?
— Но господин собирается убить тебя!
— Он убьет только тело. Память будет сохранена. Он еще вчера переключил мне имплантат в режим копирования личности. Через неделю копирование будет полностью завершено.
— А потом?
— Потом, после остановки сердца, имплантат извлекут и будут чистить. Господин сотрет всю нежелательную информацию.
— И ты с этим согласен?
— А зачем мне память о моих грехах, винах и обидах? Зачем мне мои дурные наклонности? Я вовсе не собираюсь тащить это в следующую жизнь.
— Следующую жизнь?
— Конечно. Потом имплантат пересадят новорожденному, и я вернусь.
— А как же ребенок? Значит, его личность будет уничтожена?
— Не мели чепухи! Конечно, нет. Личности накладываются и улучшают друг друга. Это не зверинец, это букет цветов. — Пастух встал и спрятал в кожаный футляр любимую флейту. — Пойдем, надо гнать коров домой.
Поль шел по дому. Вдоль коридора тянулись лаборатории, жилые помещения, комнаты сервентов. Двери, двери, двери. Он искал одну.
Года четыре назад, когда он был еще поплавскианином и жил в пещерах, ребята поймали одного дери. «Нам нужны новые люди, — говорил Учитель. — Иначе община погибнет. Нас слишком мало. Нас ждет вырождение». Тогда был изобретен прибор, выводящий из строя имплантаты. Они собрали его по частям из ворованных деталей и теперь могли освободить любого раба Иных.
Пленника притащили в пещеру подальше от дома общины, чтобы Иные не выследили. Положили на землю лицом вниз. Учитель взял прибор и поднес к его затылку. «Что вы делаете? — кричал дери. — Только не трогайте имплантат! Ради бога! Только не имплантат!» Его держали с двух сторон двое Учеников Свободы. Но он каким–то чудом освободил руки и сложил их замком на затылке. «Только не имплантат! Помилуйте! Вы ничего не понимаете!» «Свяжите ему руки, — спокойно сказал Учитель. — Не бойся, ты просто станешь свободным». Его послушались. Раб Иных был связан, прибор поднесен к его затылку и включен. Дело было сделано. Пленник как–то сразу прекратил сопротивление и обмяк. Нет, он был жив, но с тех пор стал равнодушен ко всему. Его таскали на Службы, заставляли слушать Священный Диск, даже попытались женить. Он подчинялся, как автомат, даже не упрекал. Учитель все спрашивал: «Что с тобою?». — «Что со мною? Вы меня убили. Что вы хотите от мертвеца?» Потом его нашли на дне ущелья, и птицы уже выклевывали ему глаза.
Да, они тогда ничего не понимали. Они лишали его всех прошлых жизней и всех будущих и при этом
