— Пожалуйста…
Девушка сдвинула в сторону упавшую на глаза прядь волос и спросила исполненным яда голосом:
— Когда ты, ваше, сиятельство (вот и дождался!), перестанешь быть таким дураком? Мне уже надоело выносить твои взгляды, вроде того, как ты на меня посмотрел только что, выслушивать твои благоглупости, ждать, когда ты скажешь что-нибудь человеческое. Хочешь, чтобы я первая? Или мне просто повернуться и уйти, готовить доклад к завтрашнему утру?
— Настя!
— Какая Настя!? Подпоручик Вельяминова! Я приглашаю вас, подполковник граф Уваров, поужинать со мной в ресторане, где мы с вами впервые встретились. И разрешаю вести с собой так, как подсказывают вам ваши чувства. Если они у вас, конечно, есть. Вне службы!
Валерия передёрнуло. Как стыдно. Как глупо…
— Настя… — он едва ли не «простёр к ней руки», словно в пьесе Антона Павловича Чехова.
— Подпоручик Вельяминова, — прибавив металла в голос, повторила девушка. — Если вам угодно, в девятнадцать ноль-ноль встретимся у той же калитки. Разрешите идти?
По-строевому повернулась, щёлкнула каблуками и пошла к двери, так ни разу и не обернувшись больше, и всей своей вытянутой в струнку фигурой выражая снисходительное презрение.
Весь этот растянувшийся до полуночи вечер Анастасия была весела, раскована, неожиданно, по- особенному женственна. Будто не было недавней размолвки, будто вообще она никогда не служила в армии, тем более — в элитном подразделении, где учат убивать, максимально эффективно и без посторонних эмоций, а всегда вела исключительно светскую жизнь.
Уваров никогда её раньше в подобном качестве не видел, и даже не догадывался, что она может быть такой. В театре Настя выглядела просто растерянной и зажатой, несмотря на наряд и восхищённую реакцию мужчин. Он не сообразил, что сейчас она впервые копирует манеры и стиль Майи Васильевны, усвоенные на пароходе, но до сих пор не использованные.
Ей, кстати, посоветовал попробовать себя в этом искусстве не кто иной, как Вадим Петрович Ляхов, сразу же после разговора с Уваровым нашедший Вельяминову в учебном классе отряда и пригласивший её в крохотный кабинетик взводного командира «на пару слов». Парой он, конечно, не ограничился, но за пять минут сумел обрисовать предстоящее задание, а заодно и поделиться кое-какими соображениями насчёт отношений со строгим начальником и робким кавалером.
— У нашего Валерия, понимаешь ли, отягощённая наследственность. Аристократические привычки, с десяти лет — кадетский корпус, училище, нелёгкая служба на переднем крае. Вполне заслуженный, но слишком быстрый служебный рост. Генетическая неприязнь начальства. Правильному обращению с нормальными девушками ему негде было научиться. Слишком острая дихотомия.[77] Либо идеальный образ, увиденный в юности на балу, либо жёны полковых офицеров и доступные за умеренную плату маркитантки. Первые недоступны в силу отдалённости и идеальности, вторые и третьи неприемлемы в силу первой причины. Я понятно изъясняюсь?
— Вполне. — Настя смотрела в пол, и лицо у неё было сумрачным и напряжённым.
— Самое же главное — он впервые в жизни так глубоко и стремительно влюбился в тебя, что просто не понимает, как ему с этим чувством жить. Сделать решительный шаг и нарваться на холодное безразличие или, хуже того, — насмешку? Для него такая мысль непереносима…
— Вы хороший психолог, Вадим Петрович. Я и сама всё это понимаю, вижу, чувствую. Может быть — не так отчётливо, как вы со стороны. И, мне кажется, не раз уже намекала, что приму его объяснение с благосклонностью. Хотя… Смогу ли я стать для него той, какую он придумал…
— Вот этого как раз не бойся. — Ляхов положил свою ладонь поверх её руки. — Я знаю его, знаю тебя, вообще знаю много такого, чего здравомыслящему человеку лучше бы и не знать. Сможешь. А практически… Понимаешь, твои робкие намёки он воспринимает как плод собственного воображения. Проще говоря — не позволяет себе поверить, что ты способна ответить ему взаимностью.
— Но я и вправду могу. И хочу. Я не знаю ещё, что такое настоящая любовь, но когда представляю, как он меня обнимет, начнёт целовать… — Вадим заметил, что полминуты назад напряжённая и строгая девушка разительно изменилась. Словно бы даже слёзы навернулись на большие, ставшие сразу наивными и детскими глаза.
— Попробуй последовать моим рекомендациям, — прозвучало слишком по-докторски, но иначе не получилось. Вадим объяснил, как ей следует повести себя прямо сейчас, потому что в ближайшие полчаса, если не раньше, Уваров её вызовет.
— Главное, это пойдёт на пользу и ему, и тебе, и службе. Включай на полную свои аналитические способности… — Ляхов успел убедиться, на что способны девушки даже и без спецаппаратуры. А если с ней?
— Сегодня действуй в пределах того, о чём сейчас договорились, и смотри, что в итоге получится. А завтра с утра позвони мне, вдвоём над проектом поработаем…
Анастасия сразу и не поняла, какой именно проект имеет в виду Ляхов. Служебный или касающийся её с Валерием отношений.
…Вот она и повела себя с Уваровым, как посоветовал Вадим Петрович. Сказать, что он был ошеломлён её выходкой — ничего не сказать. Он был одновременно деморализован и счастлив. Более ясного намёка об истинных чувствах Насти представить невозможно. Конечно, правильнее было бы самому ей всё сказать, но… Старший офицер, объясняющийся в любви рядовому бойцу — нонсенс всё-таки. Или — использование служебного положения в личных целях.
Манеры Майи она копировала просто потому, что ощущала с ней и с Ляховым эмоциональную близость. Вообще в её теоретическом багаже имелось не меньше двух десятков типовых схем поведения в подобной ситуации. С Новиковым той ночью Дайяна велела использовать вариант «гимназистка». Сейчас больше подходил — «Бабетта идёт на войну».[78] Откуда взялся термин, Анастасия не знала. Мадам Дайяна умела придумывать самые неожиданные названия для своих разработок.
Уваров постепенно оттаивал, испытывая огромное облегчение от того, что чувствовал — от него, кажется, больше ничего не зависит. Никаких особых слов до сих пор сказано не было, но они и не требовались. Пока. И без того всё ясно и понятно. Зато он испытывал настоящую ревность, когда присутствующие в зале мужчины смотрели на его любимую откровенными взглядами, и тем более со всеми правилами приличия спрашивали у него разрешения пригласить Настю на танец.
Она почти никому не отказывала и танцевала великолепно, он нервничал, но когда девушка возвращалась за столик, делал вид, что рад за её успех. Сам же станцевал с ней всего два раза. Не хотелось под взглядами публики, пусть и отборной.
Кстати, Уваров явственно ощутил, что за всем происходящим кроется рука и стиль Ляхова. Настя сама никогда бы не додумалась, не рискнула пригласить влюблённого командира именно в этот ресторан, где состоялось представление «валькирий» руководству «печенегов», где они впервые увидели друг друга и Валерий ощутил пробежавшую между ними искру.
Нет, он, безусловно, был благодарен Вадиму Петровичу и за ту встречу, и за сегодняшний вечер, но никуда не деться от ощущения, что им манипулируют.
«Ну и чёрт с ним, — подумал Уваров, — пусть даже и так. Иначе вообще неизвестно, чем бы всё кончилось. С Настиным характером её сегодняшняя вспышка могла бы закончиться очень печально. Для меня. Всё оборвалось бы, не начавшись. Окончательно и навсегда только „подпоручик Вельяминова“, и никак иначе. А мне — подавать рапорт о переводе в другой гарнизон, подальше от Москвы. Потому что встречать каждый день равнодушный взгляд и слышать только уставные ответы… Проще застрелиться».
О завтрашнем дне они не говорили, но мысли о нём Валерию прогнать не удавалось, при всём его эмоциональном подъёме. Что же такое она сумеет придумать, не доступное ни ему, ни даже Чекменёву?
Развлекая Настю, Валерий превзошёл самого себя. Он сыпал никогда не слышанными девушкой анекдотами, рассказывал, непременно в юмористической форме, о своей прошлой службе, о басмачах, моджахедах, хунхузах, польских инсургентах и обороне сказочной Берендеевки от скопищ диких горцев,
