— Наверняка больше — просто не заметила. Морис, по его словам, приглашает нас для того, чтобы «двоюродные могли получше узнать друг друга», но мальчики совершенно к ним не тянутся. Филип и Хейзел не умеют играть. А их мама замучена ростбифами и яблочными пирогами. Но главное — Эдвина замучена Морисом. Правда, мученичество ей к лицу, она истовая англиканка.
— Я бы никогда не вышла за Мориса. Не знаю, как она его терпит.
— Мне кажется, она ему благодарна. Он дал ей Саррей. Теннисный корт. Самый высокий уровень общения, ростбиф в изобилии. Они закатывают такие приемы — для сильных мира сего. Некоторые женщины готовы ради этого мириться с чем угодно. Даже с Морисом.
— Видимо, ее христианскому смирению предстоит тяжкое испытание.
— Тяжкое испытание предстоит Гарольду, с его убеждениями. Он уже сцепился с Морисом насчет социальной политики, а с Эдвиной — насчет предопределения.
— Разве она в это верит? Ты же говоришь, она англиканка.
— Так и есть. При этом напрочь лишена логики. Фантастически глупа. Думаю, из-за этого Морис и взял ее в жены. Как ты считаешь, почему Морис твердит, что война через пару месяцев закончится? Министерское пустословие? Разве мы с тобой верим этим словам? Разве мы верим хоть одному его слову?
— В общем-то, нет, — сказала Урсула. — Но ведь он — большая шишка в Министерстве внутренних дел и должен, по идее, кое в чем разбираться. Отдел внутренней безопасности на этой неделе преобразован в самостоятельное ведомство.
— И ваш отдел — тоже?
— Да, наш тоже. Отдел противовоздушной обороны стал министерством, так что мы теперь как большие.
Когда Урсула в восемнадцать лет окончила школу, она не поехала в Париж и, вопреки уговорам своих учителей, не стала подавать заявление ни в Оксфорд, ни в Кембридж, где вполне могла бы изучать языки, как живые, так и мертвые. Почему-то она не пошла дальше скромного колледжа делопроизводства в Хай- Уикомбе. Ей хотелось «двигаться вперед» и обрести независимость, а не быть прикованной к студенческой скамье. «Крылатая мгновений колесница» и все такое, — сказала она родителям.
— Все мы так или иначе движемся вперед, — заметила Сильви. — А прибываем в одну точку. И не важно,
Урсула считала, что это и есть самое важное — как туда добираться, но, когда Сильви погружалась в пучину мрачности, спорить не имело смысла.
— Я смогу найти интересную работу, — сказала Урсула, отметая родительские возражения, — либо в редакции газеты, либо в издательстве.
Ей представлялась богемная атмосфера: мужчины в твидовых пиджаках и при галстуках, искушенные женщины, затягивающиеся сигаретами над пишущими машинками «ройял».
— И правильно сделала, — сказала ей Иззи, пригласившая их с Памелой в отель «Дорчестер» на изысканное чаепитие («Наверняка ей что-нибудь нужно», — утверждала Памела). — Кому охота быть синим чулком?
— Мне, — ответила Памела.
Как выяснилось, у Иззи действительно были корыстные соображения. «Август» пользовался таким успехом, что издатель попросил ее «создать нечто похожее» для девочек.
— Но героиней должна стать не какая-нибудь хулиганка, — объяснила Иззи. — Такой номер не пройдет. Издательству требуется кипучая натура, капитан хоккейной команды или что-нибудь в этом роде. Озорная, заводная, но никогда не переступает черту. Чтобы гусей не дразнить. — Иззи повернулась к Памеле и ласково завершила: — Вот я и подумала о тебе, дорогая.
Возглавлял колледж некий мистер Карвер, большой поклонник скорописи Питмана и языка эсперанто; он настаивал, чтобы при обучении слепому методу машинописи его «девочки» надевали на глаза повязки. Урсула заподозрила, что это нужно ему не только для контроля за их навыками, и организовала восстание «девочек» мистера Карвера.
— Ты настоящая бунтарка, — с восхищением сказала ей одна из сокурсниц, Моника.
— На самом деле нет, — возразила Урсула. — Просто я здраво рассуждаю, понимаешь?
Так оно и было. Мыслила она здраво.
В колледже мистера Карвера Урсула проявила редкостные способности к машинописи и стенографии, хотя чиновники, проводившие с ней собеседование в Министерстве внутренних дел и никогда больше не встретившиеся на ее пути, явно решили, что глубокое знание латыни и древнегреческого куда более ценно для сотрудницы, которая будет открывать и закрывать картотечные шкафы и без конца перерывать горы желто-рыжих папок. Нельзя сказать, что у нее была «интересная работа», предел ее мечтаний, но это занятие требовало собранности, и все десять лет Урсула медленно, но верно поднималась по карьерной лестнице сквозь препоны, возникавшие на пути любой женщины. («Когда-нибудь женщина станет премьер-министром, — утверждала Памела. — Возможно, даже при нашей жизни».) Теперь в подчинении Урсулы находилось несколько младших делопроизводительниц, которые откапывали для нее желто-рыжие папки. С ее точки зрения, это уже был прогресс. А с тридцать шестого года она числилась в Министерстве противовоздушной обороны.
— Значит, до тебя не доходят никакие слухи? — удивилась Памела.
— Я — мелкая сошка, только слухи до меня и доходят.
— Морис ничего не говорит о своей работе, — проворчала Памела. — Не разглашает, чем занимаются в священных стенах. Он именно так и выразился: «в священных стенах». Можно подумать, он кровью подписался под законом о государственной тайне и оставил в залог свою душу.
— Вообще-то, мы все в таком положении, — сказала Урсула, налегая на торт. — Сама понимаешь,
— И чрезвычайно доволен собой. Война — как раз по нему: много власти и никакой личной опасности.
— Считать ему — не пересчитать.
Они рассмеялись. Урсула спросила себя, не слишком ли они веселятся для тех, кто стоит на грани страшных испытаний.
Дело было в Финчли; в субботний послеполуденный час они сидели у Памелы в саду за изящным бамбуковым столиком и пили чай. Миндальный торт с шоколадной крошкой был выпечен по старинному рецепту миссис Гловер, записанному на листке бумаги с жирными отпечатками пальцев. Местами бумага уже стала полупрозрачной, как немытое оконное стекло.
— Ешь, не стесняйся, — сказала Памела. — Больше тортов не предвидится. — Она скормила маленький кусочек невзрачной дворняжке Хайди, спасенной в Баттерси. — Ты слышала, что тысячи людей сейчас усыпляют своих собак и кошек?
— Какая жестокость.
— Это же члены семьи. — Памела погладила Хайди по макушке. — Она у нас куда ласковее мальчишек. И ведет себя лучше.
— А как там эвакуируемые?
— Все в грязи.
Несмотря на свое положение, Памела все утро провела на вокзале Илинг-Бродвей, где занималась приемом эвакуируемых, оставив сыновей на попечение бабушки, ее свекрови Олив.
— В работе для нужд фронта от тебя было бы гораздо больше пользы, чем от такого, как Морис, — сказала Урсула. — Будь моя воля, я бы назначила тебя премьер-министром. Чемберлену до тебя далеко.
— Что верно, то верно. — Памела поставила на столик свою тарелку и взялась за вязанье — нечто воздушно-розовое. — Если родится мальчик, буду делать вид, что это девочка.
— А вы сами не хотите уехать? — спросила Урсула. — Ты же не собираешься оставлять мальчиков в Лондоне? Могла бы перебраться с ними в Лисью Поляну. Не думаю, что немцы станут бомбить это сонное
