Жизнь после жизни

Милли.

— Чудесно, — ответила Сильви, разглядывая поданное к столу горячее, которому суждено было большей частью перекочевать в миску менее разборчивого (или, как сказала бы миссис Гловер, не такого привередливого, как некоторые) вест-хайленд-уайт-терьера.

Праздник обернулся сплошным разочарованием. В натянутой обстановке все разыгрывали шарады (Милли, конечно, была в своей стихии), а потом участвовали в викторине: Урсула знала почти все ответы, но ее забивали донельзя честолюбивые, сообразительные братья Коул и их друзья. Она чувствовала себя какой-то невидимкой, а ее общение с Бенджамином (в котором ничего не осталось от Бена) ограничилось его предложением принести ей фруктовый салат, после чего он напрочь о ней забыл. Танцев не было, зато были горы закусок, и она утешала себя разнообразнейшими десертами. Миссис Коул, следившая, чтобы угощений было в достатке, сказала Урсуле:

— Надо же, такая худышка, а сколько в тебя помещается.

Такая худышка, сказала себе Урсула, когда в мрачности плелась домой, что никто тебя не заметил.

— Тортика принесла? — бросился к ней Тедди, как только она вошла в дверь.

— А как же, — ответила она.

Сидя на веранде, они уплетали щедрую порцию именинного торта: на прощанье миссис Коул всем раздала гостинцы, и Джоку тоже хватило. Когда на полутемную лужайку выбежала крупная лисица, Урсула и ей бросила маленький ломтик, но рыжая с презрением отвернула нос, как и положено хищнице.

Земля, где можно все начать сначала

Август 1933 года.

— Er kommt! Er kommt! — выкрикнула одна из девочек.

— Едет? Неужели? — Урсула покосилась на Клару.

— Да, точно. Слава богу. А то помрешь тут от голода и скуки, — ответила Клара.

Их обеих и удивляло и забавляло, что младшие с таким пылом поклоняются своему кумиру. Все изнывали от жары, простояв полдня на обочине без еды и питья, — хорошо еще, что две девочки сбегали на ближайшую ферму и разжились баклажкой молока. Утром кто-то принес слух, что фюрер после обеда прибудет в свою альпийскую резиденцию, и они не один час ждали его появления. Некоторые из девочек прилегли вздремнуть прямо на травянистой обочине, но никому и в голову не пришло оставить эту затею и уйти, хотя бы мельком не увидев вождя.

Ниже по склону, на извилистой дороге, ведущей к Берхтесгадену, уже слышались приветственные возгласы, и все вскочили на ноги. Мимо них пронесся большой черный автомобиль, и некоторые девицы завизжали от восторга, но его в машине не оказалось. Следом показался роскошный «мерседес» с открытым верхом и трепещущим на капоте вымпелом со свастикой. Ехал он медленнее, чем предыдущий автомобиль, и действительно вез нового рейхсканцлера.

Фюрер небрежно салютовал, забавно откинув назад ладонь, словно подносил ее к уху, чтобы лучше слышать обращенные к нему приветствия. При виде его Хильда, стоящая рядом с Урсулой, выдохнула «Ох!», наполнив этот единственный слог религиозным экстазом. Затем с такой же быстротой все кончилось. Ханна скрестила руки на груди — ни дать ни взять святая, страдающая от запора.

— Жизнь прожита не напрасно, — радостно сказала она.

— На фотографиях он выглядит лучше, — прошептала Клара.

Все девочки с самого утра пребывали в приподнятом настроении; сейчас по приказу своей вожатой, группенфюрерин Адельхайд (поразительно деловитой светловолосой амазонки восемнадцати лет), они быстро построились в колонну и с песней двинулись маршем в долгий обратный путь к молодежному общежитию. («Поют они без умолку, — сообщила Урсула в письме к Милли. — На мой вкус, чересчур lustig.[46] Чувствуешь себя статисткой в какой- нибудь искрометной народной опере».)

Репертуар у них был разнообразен: народные распевы, замысловатые песни о любви и воодушевляющие, но довольно беспощадные патриотические гимны об окропленных кровью знаменах, а помимо всего прочего — непременные речевки для исполнения у костра. В особом почете у них был шункельн: это когда все берутся под руки и раскачиваются в такт песне. Урсулу тоже заставили что-нибудь спеть, и она выбрала шотландскую застольную на слова Роберта Бёрнса, идеально подходящую для шункельна: «Забыть ли старую любовь…»

Хильда и Ханна, младшие сестры Клары, были завзятыми активистками Союза немецких девушек, женского аналога гитлерюгенда («Сокращенно — Гэ-Ю», — пояснила Хильда, и они с Ханной расцвели улыбками, рисуя в своем воображении статных парней в форме).

До приезда в дом Бреннеров Урсула понятия не имела ни о гитлерюгенде, ни о Союзе немецких девушек, но вот уже две недели только о них и слышала от Хильды и Ханны. «Это здоровое увлечение, — говорила их мать фрау Бреннер. — Оно способствует миру и взаимопониманию среди молодежи. Конец войнам. А так бы одни мальчики были на уме». Клара, которая, как и Урсула, недавно завершила учебу (окончила художественную Akademie), не разделяла одержимости своих сестер, однако во время летних каникул вызвалась сопровождать их в горном походе, Bergwanderung, когда те будут перекочевывать в горах Баварии с одной турбазы, Jugendherberge, на другую.

— Махнешь с нами? — предложила она Урсуле. — Не сомневайся, скучно не будет, да и на природу выберешься. А иначе будешь торчать в городе с Mutti и Vati.

«По-моему, это что-то вроде герлскаутов», — написала Урсула Памеле.

«Не скажи», — ответила ей сестра.

Урсула не собиралась надолго задерживаться в Мюнхене. Германия была лишь ответвлением на ее жизненном пути, частью авантюрного года в Европе.

— Это будет мой собственный гранд-тур, — говорила она Милли, — хотя и не особенно грандиозный.

Урсула наметила для себя Болонью, а не Рим или Флоренцию, Мюнхен, а не Берлин и вместо Парижа — Нанси (Нэнси Шоукросс изрядно повеселил такой выбор): во всех этих городах были рекомендованные университетскими преподавателями приличные семьи, готовые принять ее у себя. Она могла понемногу прирабатывать уроками, но Хью сделал распоряжение, чтобы ей регулярно перечислялись небольшие суммы. Его успокаивало то, что она будет проводить время «в провинции», где люди «в целом добрее». («Он имеет в виду — скучнее», — пояснила Урсула в разговоре с Милли.) На Париж отец наложил вето: он питал особую неприязнь к этому городу, да и от Нанси был не в восторге — чересчур французское место. («Потому что оно во Франции», — отметила Урсула.) Вдоволь насмотревшись Франции во время Первой мировой, он не мог понять, с какой стати всех туда тянет.

Несмотря на опасения Сильви, Урсула получила диплом по курсу иностранных языков — французского и немецкого, с дополнительной (весьма скромной) специализацией в итальянском. После выпуска она, за неимением лучшего, подала заявление на должность преподавателя педагогических курсов и получила искомое место. Затем взяла отсрочку на год, чтобы немного посмотреть мир, прежде чем на всю жизнь застрять у классной доски. По крайней мере, так она объяснила свое решение родителям, хотя в глубине души надеялась, что в ходе ее поездки случится какое-нибудь из ряда вон выходящее событие, которое избавит ее от выхода на работу. Каким будет это «событие», она совершенно не представляла («Возможно, любовь», — задумчиво протянула Милли). Да что угодно, лишь бы не прозябать до самой старости в женской гимназии, где придется уныло талдычить склонения и спряжения, покрываясь, как перхотью, меловой пылью. (Такой автопортрет подсказали наблюдения за ее собственными учителями.) Эта