Антология мировой фантастики. Том 2. Путешествия во времени

И Пьер уже во второй раз выслушал во всех подробностях историю о том, как потомок графа де Круа спас потомка крепостных князя Юсупова.

— Это судьба, Дятлов, — сказал д’Арильи. Красный свет причудливо играл на его длинном лице. — Amor fati.

Дятлов хмыкнул, потом спросил:

— Ницше?

— Ницше, Шпенглер.

— Фашистская философия.

— Бросьте, Базиль Эта ваша склонность к хлестким эпитетам. Они неприложимы к большим мыслителям.

— К Ницше — может быть. Но Шпенглер — это уже за гранью.

— Кто внушил вам этот бред? Шпенглер предельно честен. — он предчувствует распад Европы и пишет о нем.

— И вы верите в это, д’Арильи?

— Это факт. У нас нет будущего, Базиль.

— За что же вы тогда сражаетесь?

Француз пожал плечами.

— Ах да, вы уже говорили. Так вы цените Шпенглера за чест­ность?

— Несомненно. Кроме того, он тонкий мыслитель и блестя­щий стилист.

— Но разве не стал он идеологом немецкого фашизма? И не говорите мне, что я смешиваю нацизм с немецкой культурой. Та борозда, которую распахал Освальд Шпенглер, очень удобна для прорастания нацистских идей: судьба, противостоящая причин­ности, общность крови, инстинкт мужчины-солдата, этика хищно­го зверя…

— О, вы знаток, — сказал д’Арильи.

— Кстати, наиболее интересное, что у него есть, — идею замк­нутых, умирающих культур — Шпенглер заимствовал у Данилев­ского. Так что напрасно он считал себя Коперником истории.

— Данилевский? Не слышал такого имени.

— Данилевский писал о подобных вещах еще в прошлом веке.

— Я думал, вы физик, Дятлов, а вы, оказывается, философ.

— Я всю жизнь занимался проблемой будущего, — ответил Дят­лов, — а это и физика, и философия. Шпенглер назвал дату смерти Европы — двухтысячный год. Меня интересуют другие сроки. Я хочу знать, что будет через тысячу лет. Более того, я хочу увидеть это соб­ственными глазами. И я думаю, мое желание выполнимо.

— Вы, русские, большие оптимисты, — сказал д’Арильи.

— Это так. Нам, русским, только бы резать друг дружку по­меньше.

Они стояли перед высоким угрюмым домом.

— Нам сюда. — Гектор толкнул тяжелую створку.

На лестнице было сумрачно. Пахло кошками. Сквозь пыльные окна с остатками витражей пробивался серый свет. Они подня­лись на третий этаж и остановились у облупленной бурой двери, край которой был густо усыпан кнопками. Гектор долго изучал подписи под кнопками, потом нажал на одну четыре раза. Никто не открывал.

Гектор помешкал и нажал еще раз. В недрах квартиры что-то пискнуло, дверь дрогнула и отворилась. Седая полная дама в хала­те с красными драконами молча смотрела на них.

— Мы к Николаю Ивановичу, — робко сказал Гектор.

Дама посторонилась. Гектор и Пьер вошли в пропахший керо­сином и капустой полумрак. Пока они искали дорогу в темных закоулках, Пьер дважды стукнулся о сундуки, запутался в сыром бе­лье и сбил плечом велосипедную раму. Жилье Николая Иванови­ча — узкая, непомерно длинная комната с высоченным потол­ком — оказалось в конце сложной сети коридоров. Бритый человек в круглых железных очках сидел у единственного окна за столом, рабочим и обеденным одновременно. На углу его стыл стакан бледного чая. Меж грудами книг и стопками исписанных листков голубоватой бумаги выглядывали кусок затвердевшего сы­ра, банка с остатками варенья, плетеная тарелочка с растерзанным хлебом. Хозяин близоруко сощурился, протягивая мягкую, силь­ную руку.

— Вот, пишу книгу о справедливой мировой экономике. Из ЦК-то меня турнули.

— За что?

— Говорят — правый уклон.

— Ничего не понимаю в политике.

— Нечего там понимать. Надо быть честным человеком. И ве­рить в высшую справедливость.

— Верить?

— Разумеется, дорогой друг. Только так. Верить! Зачем пожа­ловали?

Выслушав историю Пьера, Николай Иванович задумался. Гек­тор и Пьер сидели на шатких стульях, а хозяин, стоя у стола, рассе­янно ворошил бумаги. За стеной бренчала гитара и плакал ребе­нок. “Несчастье ты мое”, — явственно произнес высокий женский голос. Грохнули в дверь, раздался зловещий крик: “К телефону!”.

Пьер вздрогнул.

— Простите, — сказал Николай Иванович, выходя.

Вернувшись через пять минут, он сконфуженно объяснил:

— Домоуправ. Просит, чудак, чтобы я жильцам лекцию прочи­тал. О международном положении. — Он сокрушенно махнул ру­кой, забарабанил по столу. Потом воскликнул: — Что ж это я! Сей­час чай поставлю. Вот у меня и повидло…

— Нет, нет, спасибо. Мы только что из чайханы, — сказал Гектор.

— Вот как? — пробормотал Николай Иванович. — Ну а Харилай? Харилай что вам сказал?

— Он предлагает собрать Всемирный Совет.

— И правильно! — обрадовался Николай Иванович. — Вот и я так считаю. А вы, вы-то сами как думаете, голубчик?

Когда за спиной отгремели цепочки и засовы, Пьер спросил:

— А в этой квартире, собственно, во что играют? Я не уловил действия.

— Ну как же, действия сколько угодно. Там, за стенкой, где плакал ребенок, как раз пишется левой рукой письмо про Николая Ивановича. Письмо это дает начало динамичному авантюрно-сказочному сюжету: какой-то злодей насылает на Николая Ивановича черную птицу, кажется, ворона. И этот ворон уносит его в мрачное подземелье замка Иф, который стоит не на острове, а на известной в истории площади… Позвольте, как ее? Ледянка? Лунянка? Нет, кажется, Лубянка. И там, в подвале, его забивают до смерти. Или это уже из другой игры? Простите, Пьер, я забыл.

— Да, всего не упомнишь, — согласился Пьер.

Утром явился связной от соседей справа и сказал Дятлову, что они отходят на юг и через десять- пятнадцать минут с их стороны надо ждать немецкие танки.

— Мы перехватили радиограмму бошей: они собираются отрезать нас от Дрома. Речь шла о десанте.

— Похоже, только мы мешаем немцам замкнуть кольцо, — сказал Дятлов Декуру, когда связной ушел. — Пройдите по траншеям, Жак. Поговорите с ребятами. Сейчас будет… Да что там, сами знаете.

Декур исчез.

— Базиль, — сказал вдруг Пьер, — что вы тогда говорили про будущее?

— Тебе не хотелось бы слетать на тысячу лет вперед, малыш? В гости?

— Сказки, Базиль.

— Вовсе нет. Ладно, мы еще потолкуем об этом. А сейчас… — Дятлов обернулся к д’Арильи. — Уходите, право. Эрвье вас ждет.

— Подождет.

Д’Арильи остался. И был убит в самом начале боя. Тихо скользнул по стенке траншеи и сложился на дне, устроив голову на горке пустых пулеметных лент. А когда немцев отбили, пришел Буше.

— Представь себе число песчинок на этом берегу. — Широкое движение руки над охристой, уходящей