проталкивались через площадь. Булочники, продавцы свежей рыбы, восточных сладостей и табака громко расхваливали свой товар; в одном месте – прилавки менял, в другом – тумбы чистильщиков обуви; брадобреи выверенными движениями наносили густую мыльную пену на лица невозмутимых клиентов. Стоял громкий, неумолкающий шум, сотканный из тысяч разноголосых звуков. Мелькали лица: сдержанные персы, геркулесовского сложения негры, закрытые чадрами турчанки, греки, арабы, индусы, католические монахи, матросы и алчные, жаждущие любого подаяния нищие. Двое шарманщиков устало брели по мостовой. За ними следовали дервиши с мешками. Куда-то торопился офицер с кривой саблей и расшитой бисером кобурой. Позванивая колокольчиком, сквозь людскую стену пробивался трамвай. Из темной подворотни раздался лай – собачья свора устроила грызню.
– А почему здесь так много бродячих собак?
– Турки их любят и не обижают. Дворняги для них играют роль городских санитаров. Отбросы и нечистоты здесь принято выбрасывать на улицу. Все это сваливается на ближайшем углу или свозится на первый попавшийся пустырь. А позаботиться об остальном – дело бездомных псов. Иногда от их протяжного воя невозможно заснуть, как и от местного ночного сторожа, отбивающего наконечником деревянной палки каждый свой шаг по мостовой.
Откуда-то донесся истошный крик:
– Янгин вар![10]
На перекресток ворвалась толпа людей с ручной водокачкой на плечах, с топорами, веревками и баграми. Площадь мгновенно опустела. Босоногая, разбойничьего вида ватага понеслась вверх по улице, сметая попадавшихся на ее пути случайных прохожих.
– Кто это? – Вероника Альбертовна испуганно прижалась к мужу.
– Тулумбаджилар, или пожарная команда по-нашему. Огнеборцы пользуются в Константинополе огромными привилегиями, но когда возникает пожар, они тотчас же собираются вокруг своей водокачки и толпой несутся на помощь погорельцам. Иногда, если зарево возникает на другом краю города, на это уходит несколько часов. Прохожие шарахаются от них, как от чумных больных, потому что они сметают всех, кто попадается им на пути. А вообще-то, пожары – страшный бич. Тут все дело в строительном материале. Ведь дома сооружаются из грубых деревянных стоек. Стены обшиваются досками, а промежутки заполняются землей или глиной. Штукатурят их только изнутри. Так что построить жилище – дело нескольких дней, но когда до него добирается пламя, то оно сгорает подобно сухому хворосту. Обрати внимание: во дворах турки высаживают живые изгороди и апельсиновые деревья, которые защищают их от зноя, а во время цветения распространяют душистый аромат. Местный народ предпочитает жилища светлые и хорошо проветриваемые. Обстановка там весьма простая: диван и какой-нибудь комод, а над ним – часы, да пара табуреток с подставками для чашек и пепельниц. Женские помещения отделяются длинным коридором от выходящей на улицу приемной комнаты. Но если есть свой гарем, то в нем непременно должно стоять пианино.
– А у тебя тоже был гарем? – закусив губу, Вероника Альбертовна обиженно воззрилась на мужа.
– Помилуй, Вероника!
– Так был или не был?
– Ну, конечно же, нет.
– Ну ладно, – она глубоко вздохнула и примирительно коснулась супружеской руки.
Наконец вереница экипажей остановилась, и экскурсовод, дождавшись, когда соберется вся группа, начал вещать:
– Из всех сооружений Константинополя акведуки являются самыми интереснейшими постройками, до сей поры играющими заметную роль в снабжении города водой. Местная скалистая почва не дает населению живительной влаги. Колодцы же бесполезны, поскольку с трех сторон море и оттого вода в них с горьким привкусом соли. Именно высокие мосты с проложенными на них трубами всегда предназначались для наполнения цистерн и фонтанов. И хотя еще в 1887 году франко-бельгийская компания построила новый водопровод, жители Константинополя предпочитают пользоваться водой, доставляемой из емкостей времен Валента, Юстиниана, Адриана и Константина. Благодаря тому что избыточная влага из акведуков выливалась в цистерны, оказалось возможным спасать жителей города от жажды, даже во время многочисленных осад. Позднее султаны продолжили начатое великими императорами дело по прокладке водовода. Вся эта древняя система настолько грамотно устроена, что достойна подробного рассказа. Например, селение Белград, в лесах которого бьют ключи, обязано своим именем колонии, основанной военнопленными сербами. Огромные резервуары воды, накопленные в виде горных озер, образовались благодаря каменным запрудам, облицованным мрамором. Самым прекрасным сооружением византийской гидротехнической архитектуры является древний акведук Юстиниана высотой в семнадцать саженей. Замечателен также водопровод Валента, пересекающий город из конца в конец. Восстанавливал его султан Сулейман. После многих попыток исправить повреждения повелитель распорядился привести его в порядок, и арки разрушенных временем воздушных опор снова сомкнулись в единую цепь. Но сейчас от него остался лишь один обрывок в двести девяносто три сажени, так что почти все византийские вместилища этой живительной влаги совсем вышли из строя. Однако со времен Константина сохранилась так называемая цистерна 1001-й колонны, которая является одним из величайших памятников эпохи императоров. А теперь, уважаемые дамы и господа, давайте пройдем внутрь этого грандиозного сооружения.
Все пассажиры первого класса, вместе с Анастасией Вяльцевой и аккомпаниатором Самсоном Блюмом, вошли в подземелье по истертым временем каменным ступенькам.
В полумраке раздался голос господина Саита:
– В эпоху императоров этот вход был замаскирован пьедесталами фигур животных; но внимательный путник по дрожанию земли мог распознать, что в самой глубине скрыты чудовищные силы. Уже здесь посетителя встречал оглушительный, раздражающий шум. Колеса в два человеческих роста с сумасшедшей быстротой рассекали воздух и приводили в движение другие приспособления, служившие для наполнения бассейнов. Дневной свет едва проникал сюда через несколько отверстий, зияющих в своде. Скрип подземных механизмов и шум извергающейся во тьме воды напоминали преисподнюю и приводили людей в трепет. А вот здесь, слева от входа, – турок осветил место, – находятся замурованные теперь отверстия; через них столетия назад вода поступала внутрь. Всего вы можете насчитать двести двадцать четыре колонны, расположенные в пятнадцать рядов на расстоянии немногим более полутора саженей друг от друга. Каждая из них состоит из трех гладких частей. Все они связаны между собой аркадами. – Проводник окинул присутствующих взглядом и, улыбнувшись, добавил: – Предлагаю вам побродить вокруг и почувствовать грандиозность этого сооружения. А я подожду вас наверху.
Полутемное подземелье теперь служило мастерской для изготовления шелка. Повсюду слышалось жужжание вращающихся прялок, за которыми сидели десятки мальчиков. В некоторых местах сумрак сгущался и переходил в темноту. Сверху падали капли и пахло сыростью.
– Пойдем наверх, мне страшно. – Вероника Альбертовна взяла мужа за локоть.
– Место мрачноватое, не спорю. Но бояться нечего, здесь полно людей.
Экскурсанты вышли на свет божий и стали рассаживаться по экипажам, и только Лепорелов не торопился.
– Елизар Матвеевич, вы кого-то ждете? – поинтересовался профессор.
– Да вот Лиидор Макарович куда-то запропастился… Я, пожалуй, за ним схожу. – И учитель ботаники спустился вниз.
– А с учеными мужами всегда так, – обращаясь к мичману Асташкину, негромко сказал Пустоселов. – Они народ увлекающийся. Заприметят какую-нибудь бабочку или там жука и давай лазить за ними на четвереньках, пока не поймают. Но ведь и тогда не успокоятся! Им, видите ли, надобно умертвить букашку, нанизать несчастное создание на иголку и высушить. Жестокий народ – чистые татары. Ради пестиков и тычинок мамой родной готовы пожертвовать. Вот и сейчас… Разве годится всем ждать одного человека, пусть даже он и лучший в городе преподаватель географии? А все дело в том, что субъект этот всех нас не уважает и за людей порядочных не считает. Да-да, поверьте! А у самого еще в носе не кругло… даром что учитель.
Снова послышались шаги, и показался Лепорелов. Ботаник был бледен как известь. Он округлил рот, силясь что-то сказать, но, кроме сиплого придыхания, похожего на букву «о», ничего другого из него не
