– Дай мне хотя бы начать. Прерываешь, как твоя мама…
Он тут же умолк.
– А откуда вам известно, что моя мама прерывает? – Я взглянула на него точь-в-точь как тиранозавр рекс. Это называется влиянием масс-медиа на невербальное поведение.
– Я познакомился с ней во время съемок программы о мужчинах-обманщиках. А в последнее время этого все больше и больше. – Губка не стал уточнять, чего все больше и больше.
– «Обманщики и двоеженцы». Как же, видела и сгорала со стыда.
– Твоя мама – необыкновенная женщина. – Губка почему-то покраснел. – Полнейшее слияние перфекционизма и истеричности.
– Да, знаю.
– Чувствительная и одновременно подавляюще сильная.
Он замолчал и вздохнул, как вздыхает человек, измученный жизнью. Стоп, стоп. Что-то я тут не вполне секу. Губка видел мою маму только на съемках программы – и сразу же полная характеристика. Я сказала бы даже, законченная картина. А я? Хожу в поликлинику почти два года, и единственное, что у нас имеется, эскизы, туманные контуры. Как это может быть? Видимо, я – очень сложная личность.
– Да, чувствительная, – признала я, – особенно при свидетелях мужского пола. Но я пришла сюда не затем, чтобы слушать про мою маму.
– Совершенно справедливо, – признал Губка. – Мы собирались набросать эскиз. Но сначала несколько слов о депрессии.
– Я с удовольствием узнала бы, почему она навалилась на меня в середине лета.
– Ты сама как думаешь, почему?
– По идее, я должна бы радоваться. Я закончила институт.
– Правильно, закончила. Что дальше?
– Еще не знаю. Поиски работы, какой-то цели.
– Иными словами, неуверенность. Отсюда страх перед миром и бегство в безопасное укрытие. Некоторые именно так реагируют на большие перемены, даже позитивные. Был у меня пациент, архитектор, который выиграл конкурс на составление проекта. Чрезвычайно важный конкурс, который мог изменить всю его жизнь. На следующий день после оглашения результатов он пришел ко мне, умоляя о помощи. Он внезапно ощутил пустоту.
– А можно эту пустоту как-то заполнить? Например, засыпать лекарствами?
– Лекарства, самое большее, могут сделать так, чтобы ты не думала. Но саму пустоту, – он отрицательно повертел головой, – они не уничтожат.
– А что, ее можно как-то уничтожить?
– Малинка, ты думаешь, что если бы я знал ответ, то сидел бы и выписывал рецепты в обшарпанной студенческой амбулатории?
– Я считала, что вы любите свою работу.
– Мне тоже так казалось. – Губка потер лоб. – Четверть века назад, сразу же после специализации. Я мечтал о работе в университетской клинике, а оказался в амбулатории. Что ж, думал я, надо полюбить то, что есть, буду беседовать с молодежью, выслушивать их проблемы, предлагать лекарства. Мне и в голову не приходило, что работа в амбулатории может быть такой нудной. Как на заводском конвейере! Каждые пятнадцать минут новый пациент. «Здравствуйте. Фамилия? В чем наши проблемы? С каких пор принимаете лекарства? С какого времени депрессия? С какого времени бессонница?» И так каждый день много лет подряд. Это становится рутиной. Когда-то я мечтал изменить лицо медицины, а единственное, что мне удалось, сменить обивку кресел. – Губка замолчал и взглянул на мою мину. – Мне тоже хотелось бы другой цвет, но на складе был только горчичный.
– И вы, вероятно, огорчались?
– Из-за кресел? – улыбнулся Губка. – Нет, я отнюдь не Петроний[14] .
– Я имела в виду жизнь. Несбывшиеся мечты, грандиозные планы.
– У меня было более двадцати лет, чтобы свыкнуться. В этом, собственно, и заключается зрелость.
– Если так выглядит зрелость, то огромное спасибо. Если я должна покорно смиряться с тем, что подсунет мне жизнь…
– Вовсе не должна, ты можешь бороться, – заметил Губка. – В этом и заключается молодость.
20.09. Вот я и борюсь. Дала очередное объявление. Энергично просматриваю газеты. И даже не знаю, кто родился у Бруки.
22.09. Сегодня опять звонок из института.
– Да, слушаю, – произнесла я со сжавшимся сердцем: а вдруг решили отменить результаты защиты?
– Я звоню по поручению профессора. – Ну, точно отменили!!!
– Что-нибудь произошло?
– Профессор спрашивал, не хотела бы ты быть его аспиранткой?
– Он действительно имел в виду меня?
– Вот и я удивилась… То есть ты, Малинка, была хорошей студенткой, тут я ничего сказать не могу. – Пани Чеся принялась выкручиваться и объяснять: – Но чтобы профессор из-за тебя звонил с Тенерифе?
– Меня тоже это удивляет.
– Ну так как? Хотела бы?
Я на миг задумалась. Все-таки какой-то выход. Может, и стипендию получу.
– Когда нужно подавать документы?
– Вообще-то до первого сентября, но, учитывая обстоятельства… – пани Чеся с минуту размышляла, – очень хорошо было бы принести
– А собеседование когда?
– В понедельник ровно в двенадцать.
23.09. – И очень хорошо, – подвел итог Лешек, – будет меньше времени огорчаться.
Мы встретились, когда я возвращалась из института.
– Все как-то очень быстро происходит, – начала я, нервно расхаживая по комнате.
– А у меня для тебя тоже есть сюрприз.
– Знаешь, кого родила Бруки?
– Дочку, но я не это имел в виду.
– Я вся внимание.
– Дело выглядит следующим образом. Есть халтура с понедельника. Нужно сопровождать туриста из Дании. Он платит по пятнадцать злотых в час. Я сам бы с удовольствием взялся, но мне опять нужно ехать.
На лице у Лешека было написано: «Спроси меня, куда я еду».
– А куда ты едешь?
– В Льорет-де-Мар.
Лешек придал лицу выражение, означающее «Спроси, зачем я туда еду».
– А чего едешь?
– Кажется, я влюбился.
– Что, половинка?
– Очень на то похоже.
– Ситуационная или моделиновая?
Лешек замотал головой:
– Третья разновидность.
– То есть?
– Истинная. Половинка банана. Ты встречаешь ее и – стрела. Потому что это действительно твоя половинка.
