холодца.
Правда о том, что могло бы случиться, выдай себя Найл хоть малейшим шевелением, открывалась со всей неприглядностью. Эта подушка слизи тотчас впитала бы его в себя и удушила. Оно бы уже так и произошло, если б не спальный мешок. Просто слизень не привык к животным, которых нельзя поглотить из-за их водостойкости. Тем не менее он чуял, что внутри этой непроницаемой оболочки теплится живая плоть.
Секунду спустя дуновением ветра клапан снесло с лица окончательно, и Найл оценил обстановку в полной мере. Бесшумно несущая его тварь под лучами лунного света сделалась настолько прозрачной, что сквозь студенистое тело видна была земля.
То, что жить ему, возможно, осталось всего ничего, Найла нисколько не смущало. Он сфокусировался на ощущении интереса и таким образом вызвал в себе расслабленность, какая у большинства живых существ бывает на грани сна. Благодаря уловке, которой его научили хамелеоны, он преодолел этот порог и достиг глубинной релаксации — того ее уровня, который считают естественным пределом хамелеоны; пределом в том смысле, что он дает возможность простым организмам выживать при температурах, близких к абсолютному нулю. При этом метаболические процессы у него застопорились ввиду того, что пульс упал до точки, где его не способен уловить никакой медицинский прибор.
Последовало странное ощущение того, что плывешь в полной темноте. То, что его тело в данный момент тащит к озеру плотоядный слизень, не беспокоило Найла ни в коей мере; это казалось досадной мелочью, недостойной внимания. Вместо этого ум сосредоточенно выискивал первые признаки рассеянной энергии, искорками брызжущей в темноте. Прошло немного времени, и вот она уже окружала его со всех сторон, подобно мириадам пузырьков. Тогда он принялся с безмятежной радостью ее впитывать.
Как и в прошлый раз, ощущение вскоре стало почти невыносимым. Жизненная сила сама по себе могла вытолкнуть его из состояния релаксации, и Найла выбросило в изначальное состояние примерно так, как вылетает на поверхность вдохнувший лишку кислорода ныряльщик.
Прирост жизненной энергии учуял и слизень, который начал набирать ход, очевидно предвкушая скорую поживу. Но Найл сознавал, что его собственная жизненность — а следовательно, и воля — несоизмеримо сильнее, чем у этой неразумной студенистой протоплазмы. Намеренно сосредоточившись, он «подмял» ее бессознательно связующую клетки юлю и дал команду остановиться. Прежде чем последовала реакция, прошло несколько секунд — видимо, примитивный организм слизня не располагал единым центром контроля, и приказ не рассылался сразу по всем клеткам. Когда слизень наконец послушно замер, до воды оставалось не больше десятка метров.
Найл закинул ноги вбок, как будто ссаживаясь с лошади, и, барахтаясь в мешке, неуклюже встал на колени. Наконец ему удалось расстегнуть молнию и выпростаться наружу. Осклизлая поверхность слизняка, отражающая лунный свет, находилась в немолчном движении, как водная хлябь.
Найла охватило живое любопытство. Как может столь бесхитростный организм, разума в котором не больше, чем в одушевленной лягушачьей икре, действовать так, будто он на самом деле обладает и мышцами, и даже зачатками центральной нервной системы? Найл скомандовал слизню двинуться в противоположном направлении, прочь от воды. Это потребовало гораздо большей концентрации, чем приказ остановиться; голод в клетках организма (Найл сам ощущал его как некий дискомфорт в животе) притягивал к озеру. Но сила разумной воли в итоге возобладала, и слизень нехотя повиновался.
Студень всей своей массой колыхал в указанном направлении, но понять, как именно он движется, не удавалось. Была надежда, что покажет какую-нибудь ложноножку, но он, похоже, перемещался как единое целое, поочередно касаясь земли частями тела, по принципу колеса.
Но как же тогда у слизня получалось удерживать на себе добычу, не давая ей скатиться? Объяснение напрашивалось одно: существу хватало «ума» разделяться надвое. Одна половина при этом оставалась неподвижной, вроде седла на коне, а вторая — нижняя — ухитрялась как-то двигаться.
Прозрачность существа воскресила в памяти то, что Найту в свое время довелось увидеть в Дельте. Когда он установил связь с богиней, вдруг возникло ощущение, что сама земля сделалась прозрачной, отчего в ней ясно проглянули вздымающиеся волны жизненной энергии. Это сопровождалось ощущением, которое он потом назвал двойным зрением — будто у него вдруг оказалось две пары глаз, из которых одна видела плотный материальный мир, в то время как другая могла прозревать иную реальность, более глубокую и сокровенную. Так как это можно было неким образом сопоставить с хитрым навыком «боковою вглядывания», посредством которого удается различать элементалов, Найл попробовал применить его и к этой пульсирующей массе, терпеливо застывшей, словно привязанная лошадь.
Результат попросту ошеломлял. Слизень на глазах начал растворяться, как будто превращался в воду. Воздух заполонила несусветная вонь. Таял организм быстро, точно льдина на жаре. Не прошло и минуты, как его уже не было; осталась лишь прозрачная жидкость, вскоре струйкой ушедшая в приозерную траву.
Внезапно Найла охватила усталость, словно бы кто-то выкачал из него всю энергию. Истекшие десять минут потребовали такой невероятной концентрации, что хотелось со вздохом закрыть глаза и ждать, ждать, пока мало-мальски не восстановятся силы.
Он подобрал с земли влажный снаружи спальный мешок и побрел вверх по склону к злополучному месту ночлега. Там, где ползло существо, оставался мокрый след — как ни странно, совсем не склизкий на ощупь: вода как вода.
Сума лежала на прежнем месте, сухая: очевидно, слизень не проявил к ней интереса. Земля там намокла, и Найл вместе с пожитками перебрался на десяток шагов повыше. Больше опасных сюрпризов озеро наверняка в себе не таило. Главное сейчас — как следует отдохнуть. Через пару минут Найл уже спал.
Глаза он открыл, когда уже рассвело. Солнце хотя и не добралось до вершины холма, что за спиной, но уже озарило лучами пустынные земли к запалу. Найл вылез из спального мешка — обратив при этом внимание, что тот покрыт беловатым налетом с каким-то рыбным запахом, — и свернул его нажатием кнопки. В горле было сухо, и ужас как хотелось есть (сейчас бы тот самый обычный завтрак: свежеиспеченный хлеб и масло с медом). Вместо этого Найл приложился к фляжке с водой из колодца, которая его ощутимо взбодрила. Вкус, кстати, был едва ли не лучше, чем когда ее только что зачерпнули. А запах вызывал ассоциации с зеленью — травой, листьями, молодыми побегами. Вскоре Найл уже не чувствовал голода.
Пока он собирал суму, над холмом величаво взошло солнце, залив светом склон и зеленую поверхность озера. Красота и спокойная умиротворенность пейзажа невольно очаровывали. От Найла не укрылось и кое-что еще. Росистая трава на утреннем солнце переливалась оттенками изумруда, однако в том углублении, где он имел неосторожность заснуть, она была покрыта таким же беловатым налетом, что и дно у спального мешка, куда налипла слизь. Озадачивало то, что площадь, которую покрывал этот налет, была не меньше семи метров в окружности. Сам слизень в том виде, в каком различил его при луне Найл, был меньше по крайней мере вдвое.
Найл, заинтригованный таким обстоятельством, прошелся по белесому следу до самого озера. По всей его протяженности ширина была неизменной, вплоть до того места, где след терялся в чистой воде.
Ну и ну. Как слизень, в котором длины не больше трех метров, сподобился оставить след в семь метров шириной?
Ответ пришел постепенно, и такой, что впору было досадовать на свое тупоумие. Разумеется, то существо могло раскатываться тонким слоем так, чтобы «просачиваться» под жертву на манер мокрой простыни.
Что же в таком случае произошло? Видимо, оно облекло собою спальный мешок, так как он весь в белой парше. К счастью, голова у Найла на тот момент находилась в водонепроницаемом кармане, предназначенном для подушки. Слизень и тогда мог накрыть ему лицо и удушить, но воздержался, чтобы невзначай не вспугнуть до времени жертву: а вдруг вырвется? Он, судя по всему, решил оттащить добычу к озеру и втихую утопить, а потом уже съесть.
А почему Найл не почуял опасности и спокойно завалился спать? Неужели то существо владело некоего рода гипнозом, притупляющим у жертвы бдительность?
И тут до Найла с внезапной ясностью дошло: этот гигантский слизень и был источником загрязнения
