их слуг). Квизиб сошел в царство неживых, когда строительство было еще на половине. Но вместе с тем прекратились и набеги, и паучьих правителей с той поры оставили в покое.
Голос Квизиба стад тише. Присутствующие все как один находились под глубоким впечатлением от образов воскрешенных мумий. Трагедия передавалась настолько явственно, будто явившиеся к Квизибу в самом деле присутствовали при том, как озеро вышло из берегов, унеся в считаные секунды несметное количество жизней. Незабываемой казалась теперь картина утра, пришедшего на следующий день после трагедии: пустошь залита темно-бурой слякотью с лужами стоячей воды (ум Квизиба передал картину в точности такой, какой видел ее сам, и Найл подивился поистине фотографической точности паучьего зрения). Словно очнувшись, Найл с новой силой ощутил душную тесноту. Тем не менее все это отступало на второй план перед важностью только что услышанного.
Найл благодарно поклонился, смущенный тем, что шевельнуться можно едва-едва.
— Благодарю тебя, мудрец. Эх, если б только можно было изложить твои воспоминания на бумаге!
Квизиб, очевидно, слегка растерялся.
— Ты имеешь в виду закорючки, означающие речь?
— Да.
— Но зачем это? Никакой речи нам не надо. Мы и без того друг друга слышим.
— Это понятно. Но именно из-за вашего способа общения вы не ведете летописей. Ни один паук в этом городе не знает ни о том, как строилась Большая стена, ни о том, какая трагедия постигла войско Касиба Воителя в долине Мертвых. Неужели все это достойно забвения?
— Почему же. Память о том живет. Она в моем мозгу. Во мне для того и поддерживают жизнь.
— А сам ты хочешь, чтобы в тебе ее поддерживали?
— Нет, — В односложном ответе чувствовалась неимоверная грусть. — Я как избавления жду того дня, когда меня наконец оставят в царстве небытия.
Найл не в силах был сдержать любопытство:
— А каково это — не быть?
— К сожалению, не могу припомнить. Едва я вхожу в этот мир, как память о том, ином царстве пропадает, будто зыбкий сон после пробуждения. Но уже по неохоте вступать в этот мир можно судить, что в том царстве, должно быть, поистине прелестно.
— И что, тебе хочется остаться там навсегда?
— Даже очень, но я обещал пребывать в живых, чтобы моя память никогда не затерялась.
— А вот если б твою память передать на письме, тебя бы можно было освободить от обещания.
— Такое невозможно, — твердо, с убеждением сказал Квизиб.
— Действительно, всю тонкость и богатство твоих ощущений передать трудно. Но можно было бы запечатлеть все сколь-нибудь существенные события. — Чувствуя, что Квизиб собирается возразить, он торопливо продолжал: — Ты послушай. Было время, когда у людей не было письменности. Но у них была речь, и менестрели со сказителями, излагая на свой лад истории великих дел, передавали их из поколения в поколение, не давая памяти угаснуть. Затем была изобретена письменность, и появилась возможность вести летописи. Отныне человек знал свою историю. История человеческой цивилизации целиком хранится теперь в архивах Белой башни.
Квизиб был явно под впечатлением.
— Наверное, это неимоверное множество слов.
— Да. Каждая страница содержит множество слов. А каждая библиотека содержит множество книг, — Для большей ясности Найл сопровождал слова мысленными образами.
Квизиб, казалось, был потрясен.
— Да это же поистине труд вечности.
Найл, непривычный к выражению абстрактных понятий, ощутил в душе нарастающее отчаяние.
— Ты не понимаешь. Вам, паукам, такая идея не по нраву, потому что на первый взгляд кажется скучной. Вы живете настоящим и считаете его таким интересным, что до прошлого вам и дела нет. А это своего рода лень, — По паучьим понятиям, Найл говорил ужасающе грубо, но так спешил высказаться, что было не до этикета. — Люди тоже ленивы, но всегда есть некоторые исключения. Поэтому среди них отыскивались немногие, кто вел летописи, составлял атласы звездного неба, изучал законы геометрии — вся та работа, что у большинства считается скукой. Вот так, постепенно, люди построили огромные города и освоили планету, занимаясь тем, что у вас считается скукой. Лишь упорно делая то, что считается рутиной, люди перестают быть рабами и осваивают роль хозяев.
Говоря, он с отчаянием чувствовал, что слова не доходят и ни один паук не в силах понять, о чем он. А закончив, с изумлением осознал, что пауки слушают, буквально затаив дыхание, и лишь тут понял, что страстная убежденность в голосе невольно заставила их прислушиваться к его словам, словно к некоему божественному откровению.
Воцарившаяся следом тишина дала понять, что они усвоили сказанное и сосредоточенно размышляют над его значением. Наконец Квизиб сказал:
— Переложить мои воспоминания на человеческий язык ох как непросто.
— Не спорю. Но это легче, чем ты думаешь. В Белой башне есть устройство, способное читать ум. Оно могло бы хранить содержимое твоей памяти, и память никогда бы не затерялась.
— Смертоносец-Повелитель никогда бы этого не допустил.
— А его позволения и не требуется. Я правитель этого города, — Было как-то неловко заявлять об этом вслух, но чувствовалось, что выбора нет. — Мне решать, как быть.
Квизиб как бы перевел изумленный взор на Асмака.
— Это правда?
— Да, господин. Он посланец богини, а следовательно, правитель этого города.
— И его воля превыше воли Смертоносца-Повелителя?
— Да, господин.
Квизиб справился со своим замешательством, иначе было бы бестактно. К Найлу он обратился с нарочитой почтительностью, как к властительному вельможе:
— Прошу простить, повелитель. Я не знал, кто ты.
Найл мысленно отозвался: дескать, ни к чему. Но в голосе Квизиба по-прежнему чувствовалось беспокойство.
— Я торжественно присягнул не уходить в небытие…
— Властью, вверенной мне богиней, — перебил Найл, — я могу освободить тебя от твоего обета.
Квизиб раздумывал в тишине. Когда снова заговорил, стало ясно, что он пришел к решению.
— Тогда, видно, тебе по силам снять с меня обет молчания о разговоре, что был у Мадига с Касибом Воителем.
— Так ты что, знал тайну? — удивленно спросил Найл.
— Смертоносец-Повелитель наконец разгласил ее в ночь великой бури, когда мы с ним дожидались рассвета в долине Мертвых. Катастрофа подточила его силы, и он хотел излить кому-нибудь душу. Поскольку я был единственным, кому он доверил тайну, я поклялся молчать. Но нет такой тайны, которую нельзя разгласить посланцу богини.
У Найла гулко застучало сердце. Но он сдерживал волнение и стоял молча, показывая, что не собирается неволить Квизиба.
Последовавший затем рассказ был изложен языком образов и ощущений. Поскольку сам Квизиб не был непосредственным участником событий, повествованию не хватало прежней четкости; но даже и этот повторный пересказ — вначале от Мадига Смертоносцу-Повелителю, затем от Повелителя Квизибу — был чарующе достоверным, ощущения словно передавались напрямую.
Квизиб поведал, как на Мадига и его товарищей, спящих в неглубокой лощине пустыни Кенда, набросились в предрассветный час и оглушили прежде, чем они успели опомниться и оказать сопротивление. Лиц нападавших они не видели, поскольку пленникам сразу завязали глаза и предупредили, что убьют любого, кто попытается снять повязку. Наутро пленители исполнили угрозу и перерезали горло одному из пленников, Рольфу Колеснику, — он, как выяснилось, подглядывал под повязку.
