— Как полагаете, господин Краковский, обо мне известно Буслаеву, что я работала в Службе безопасности и СД Постав? — беспокоилась Баронесса.
— О вас, фрейлейн, речи не было, — учтиво ответил роттенфюрер.
— Слава Богу, хоть обо мне ничего не знает.
— Да чего ты привязалась к Йозефчику?! — зло цыкнула Варька-Шалашовка на Баронессу, видя в ней свою соперницу.
— Нельзя ли поделикатнее, фрейлейн? Я не привыкла к хамскому обращению! — спокойно, с достоинством одернула ее немка.
— А я, между прочим, дама приличная и культурная. Да! Педучилище без троек окончила! И тоже не позволю, чтобы всякая рыжая сволочь, да еще чужестранка…
Варька хотела назвать немку еще и бранным матерным словом, и даже наброситься на нее с кулаками, выцарапать глаза, но Краковский вовремя съездил ей по губам, и та прикусила язык.
Окружающие молча наблюдали за этой «семейной» сценой, ожидая, что женщины все же сцепятся в драке, чтобы посмеяться над этим зрелищем, но его так и не произошло. И тогда Служивый обратился к Краковскому:
— Спросил бы ты лучше, атаман, госпожу Баронессу, чего это Хейфиц с овчарками гонялся за ней по Поставам. — В словах этих чувствовался подвох.
— За мной? — удивилась Баронесса. В голове же ее проскочило: неужели узнали правду?.. Но тут же она взяла себя в руки. — Впервые слышу. Вы просто слышали звон, да не знаете, откуда он.
— Так говорит народ. Наши бабы приходят, сказывают.
— Так вот, знайте! Речь идет об официантке из офицерской столовой. Она бежала к партизанам. Была их радисткой. В какой-то момент ее рацию наши запеленговали, и ей каким-то образом об этом стало известно.
— Официантка? — переспросил Служивый.
— Ее все звали русише Раечкой. Припомните. Я потом выговаривала Хейфицу по этому поводу. Бежала и бежала. Бог с ней! Зачем же в городе переполох устраивать с собаками, с водолазами!
Служивый не унимался.
— Все равно нет у меня к вам доверия, фрейлейн.
В разговор вмешался Краковский.
— Госпожа Баронесса — человек, проверенный германской Службой безопасности и СД, и ни у кого сомнения вызывать не должна!
Среди бандитов Баронесса выглядела «белой вороной», женщиной не от мира сего. Временами даже казалось им, что она погружена в далекие от жизни мечтания. В душе же ее боролись между собой любовь и ненависть, чувство исполненного долга и страх перед грядущим. «До чего же омерзительна вся эта компания! И зачем мне все это надо? — размышляла она. — Заманчивая перспектива оказаться в Европе или Америке и оттуда вести разведку? Долг долгом, но и для себя надо бы пожить, пока молодая! Уйти и сдаться Буслаеву на милость? Но как это сделать? Днем бежать невозможно: могут заметить, задержать. И тогда — страшная мучительная смерть… Прорваться ночью?.. Но ведь мины кругом установлены, часовые с собаками не дремлют на вышках… Если бы знать свободные от мин тропы — другое дело. Но о них известно только коменданту лагеря, а он — человек для меня неясный… Остается ждать подходящего случая. Только бы не упустить его!»
— Нет тебе веры, атаман, хоть ты и роттенфюрер СС! — бросил Краковскому Служивый, набивая трубку махоркой и раскуривая ее.
— Ну что же, — зло стрельнул в него глазами атаман. — Как говорится, Буслаевым я взят на мушку. Но неужели кто-то из вас думает, что я предатель? Предал и вас, и идею нашу? Но тогда вопрос: по какому такому праву я смею и дальше вами командовать? Интересный вопрос, правда? Но и я вас спрошу в таком случае: у кого имеется опыт, подобный тому, какой я приобрел в войсках СС? А у кого из вас за плечами дела, подобные тем, которые осуществил я в годы совместной с немцами войны против Советов?
Бандиты снова будто воды в рот набрали. Баронесса пыталась что-то сказать, но тут вдруг начался галдеж. Спорили, выгораживали, осуждали. Краковский принял петушиную позу.
— Все-таки сомневаетесь в моих качествах? Но разве не я спас тебя, Сердцеед, от возмездия партизан, когда им стало известно о твоих доносах в Службу безопасности и они охотились за тобой?
— Ну да что там языки чесать, — нашелся примиритель.
— Только за то, что тебе, Адвокат, грозила расправа, как с оуновским и гестаповским провокатором, я вздернул на деревьях в городском саду пятерых девок-подпольщиц! Гнить бы тебе иначе в земле-матушке! Словом, все мы одним делом замазаны, господа. Одни больше, другие в меньшей степени, но все равно, по понятиям большевиков, в ответе за все. И меру виновности каждого из нас на весах они взвешивать не станут. И сантиметром измерять тоже не будут. Разве только размер петли при повешении попытаются подобрать в соответствии с содеянным. А ежели станет судить Господь — христианский или там мусульманский, — значения не имеет. Бог един, но у него мерка совсем другая: кого — в Рай, а кого — в Ад, в Чистилище! Лично я надеюсь попасть в Рай. Того и вам всем желаю. — Помолчав глубокомысленно, Краковский продолжал: — Война с Советами Гитлером проиграна. Это ясно, как божий день. Однако большевикам выиграть ее тоже не удастся. Она будет продолжаться в лесах, в подполье городов, в открытой и скрытой борьбе за умы и сердца людей до тех пор, пока на этой многоязычной земле не установится господство Сверхчеловека над Недочеловеком!
— Об этом долдонил все годы и Геббельс… Слышал я, что где-то там, когда-то существовал синантроп, гейдельбергский человек водился. Но чтобы Сверхчеловек… Это где же он обитает и нельзя ли на него взглянуть? — спросил Служивый с ехидцей и даже глаз прищурил.
— Можно и поглядеть, и пощупать, — осклабился атаман. — А ежели серьезно, Сверхчеловек, Сверхличность, это ты, Служивый, я, все мы, здесь сидящие. Те, кто сделал ставку на силу, на реванш, кем движет жажда власти, стремление подчинить себе других и упиваться своим господством над ними, возможностью безмерно обогащаться, жить за счет их подневольного труда. Труда Недочеловеков! А почему бы и нет, а? Ну, есть хоть один идиот, не мечтающий об этом? Пусть встанет, я на него погляжу!
Послышались возгласы одобрения.
— Как видите, для Сверхчеловека нет ничего невозможного. Это — высший тип христианина!
Но позвольте, атаман, уточнить вашу интерпретацию этого слова, — вступил в разговор Адвокат. — Понятие «Сверхчеловек» идет аж из прошлых веков, от средневековых немецких богословов. У них заимствовал его Фридрих Ницше. А затем воскресили наци. Для Сверхчеловека превыше всего собственное «я», презрение к подчинению общественным целям, как бы заманчивы они ни были.
— Я преклоняюсь перед твоей ученостью, Адвокат, — произнес Краковский иронически и продолжал: — На нашем пути, господа, возник этот лейтенантишко Буслаев. Вопрос стоит так: кто кого? Мы должны уничтожить его. Но сначала захватить и живехонького повозить по селениям, как когда-то в клетке возили бунтаря Емельку Пугачева. Это будет отвечать тому, зачем мы здесь оставлены: держать в страхе население, срывать старания большевиков восстановить разрушенное войной хозяйство, нормализовать жизнь. И хватит разглагольствовать! Не так страшен черт, как его малюют! Болтунов я не терплю. Я их презираю!
— Буслаев, конечно, лейтенантишко. Но за ним — войско, осодмил, власти стоят, — пробурчал Служивый, но Краковским он услышан не был.
Неугомонный вдруг вскочил с чурбака, стал в карманах своих рыться, заглянул за ящик с гранатами, за нары. Ничего не обнаружив, подлетел к адъютанту, схватил за грудки.
— Сволочь! — закричал он.
— Рехнулся, что ли? — опешил Философ.
— Отдай часы, мародер проклятый!
— Какие часы? Бог с тобой, опомнись! Аллаха своего побойся!
— Аллаха не трогай! Ты украл их у меня! Или часы, или пристрелю как собаку шелудивую!
Адъютант вырвался и ударил его так, что тот отлетел к двери, чуть не вылетев наружу.
— Кончай базар! — гаркнул Краковский.
