На чурбаке восседал сам главарь банды — Краковский.
У двери, держа в руке кнут, дневалил Федор Рябинин.
— Хорошо. О себе рассказывать не желаешь. А между тем я знаю, что ты — Иван Лиханов. Тебе двадцать шесть лет. Командуешь городской милицией. Невесту твою зовут Верой… — перечислил Краковский.
— Веру не затрагивай, понимаешь! — сорвался Лиханов.
— Заговорил… — Краковский встал. — Теперь потолкуем о лейтенанте Буслаеве.
— Говори, я послушаю.
— Слушать буду я! Что ты знаешь о прошлом Буслаева? Быстро, ну!
— Ничего не знаю.
— Федор!
Рябинин занес над Лихановым кнут со всего плеча, мощным и резким движением всей руки полоснул его кнутом по спине. Лиханов от боли только сжался, не издав ни звука, но тут же распрямился.
— А что тебе известно о его настоящем? Откуда родом. Женат или холост. Имеются ли дети. Какое получил образование. Служебное положение в Москве.
— Прямо как в гестапо допрашиваешь, — с накипающей ненавистью ответил Лиханов.
— А может быть, развяжешь язык?
— Ничего мне не известно.
— Федор!
Рябинин с тем же тупым выражением на лице, хладнокровно нанес Лиханову удар кнутом. Плечи Лиханова снова вздрогнули, щеки налились багрянцем. Он молча закусил губы.
— Что замышляет Буслаев против меня? — продолжал атаман.
— Ничего не скажу! — заорал Лиханов так, чтобы его услышали вне бункера.
— Федор! — брызнув слюной, снова приказал Краковский.
Рябинин приблизился к Лиханову. Поплевал на ладони. Сильнейший удар кнутом пришелся мимо цели, так что сам едва устоял на ногах. Головой и корпусом Лиханов парировал его. Выпрямился и во весь свой рост двинулся на Краковского.
— Я, кажется, ясно сказал: ни на какие твои гнусные вопросы отвечать не собираюсь и не стану!
Рука Краковского легла на рукоятку пистолета.
— На место! — скомандовал он.
— Я требую человеческого обращения и хорошей кормежки! — сказал Лиханов. — Какой же может быть разговор на голодный желудок и когда с тобой обращаются как со скотиной!
Лиханов сел на чурбак. Краковский подошел к двери.
— Федор, накорми этого голодающего! — Лиханову пригрозил: — Ты у меня заговоришь!
Хлопнув дверью, он покинул бункер. Рябинин вылил из чугунка в миску остатки кислых щей. Дал хлеба. Лиханов принялся за еду. Бросив взгляд на адъютанта, спросил:
— Думаешь, удобно есть в наручниках?
— И на ноги кандалы заработаешь.
Лиханов отломил хлеба. Положил кусок в рот. Прожевал.
— Встретил твою Марту, — заговорил он. — С мальчиком шла. На лице ни кровинки. Глаза выплаканы. Людей сторонится.
Рябинин задумался.
— По мне, должно, скучает.
— Стыдно ей за тебя!
— А чего за меня совеститься? Преступник, что ли?
— Ну, а кто же? Прислужник ты, Федор. Вот что я тебе скажу. При немцах в холуях ходил. Сейчас помогаешь тем, кто против народа идет.
— Это ты брось… Агитатор нашелся! Я — за народ, оттого и с Краковским.
— Народ хозяйство восстанавливает. А ты в лесу прозябаешь. Ужас на людей наводишь. Хоть бы было во имя чего себя губить. Жена подождет-подождет, да и плюнет на тебя. Сойдется с другим.
— Пусть попробует. Она меня помнит…
— Сына отчим вырастит.
— При живом-то отце!
— Хочешь, скажу по секрету?
— Ну.
— Вам всем осталось жить считанные дни. Как займется лейтенант Буслаев бандой, так, считай, никому из вас ни головы не сносить, ни ног не унести. Тогда поздно будет молить о пощаде. Вас здесь кучка недобитков, а за ним народ стоит!
Рябинин сидел молча, видимо, раздумывая над словами пленника. Потом подошел к печке, подбросил поленьев.
— Садись к огню ближе, любезный. Все теплее будет, — смягчился он. — Может, ветчинки отведаешь?
— Оставь на потом. Жив буду, подкреплюсь.
— Холуй… Может, ты и прав. Но думаешь, легко быть холуем? Страх за тобой так и ходит.
— Убей Краковского и беги.
— Тогда и вовсе собственная тень станет преследовать.
— Другой вариант: освободи меня и давай бежать вместе.
Федор почесал затылок.
— Загадку ты мне задал, Иван.
— Способен на подлость, наберись мужества и искупить свою вину перед людьми.
— Так-то оно так, любезный… Говорят, ксендз проповедь читал по приказанию Буслаева. Во, куда добрался! А еще листовками забросал все селения. Призывает выходить из леса.
Распахнулась дверь. Впустив в бункер струю свежего воздуха, возвратился Краковский. Бросил взгляд на Ивана.
— Будем и дальше молчать? Или подобрел?
Лиханов уселся поудобнее.
— Будем говорить! — решил захватить инициативу пленник.
Краковский хотел было что-то сказать, но Лиханов опередил его.
— Вопрос первый.
— Ну, ты даешь! — Краковскому стало смешно. — Нет, ты только посмотри, Федор, на этого Недочеловека!
— Ты помнишь, конечно, моего отца Алексея Игнатьевича Лиханова?
— Ну, — передернулся атаман.
— Это ты ранил его во время облавы на партизан, а потом раненого добил?
— Не надо было ему с большевиками якшаться.
— Вопрос второй. Возможно, мне не придется покинуть твоих хором, и жизнь моя исчисляется минутами. Я должен знать, как умирал мой отец. Ты — убийца и ты — единственный свидетель.
— Это была гадина, поднявшая руку на Новый порядок, суливший мне власть и безбедное существование, — желчно произнес Краковский. — Это он, этот Недочеловек, откусил ухо в схватке со мной, и я его пристрелил. — И вдруг как бы опомнился. — Кто кого допрашивает — я тебя или ты меня, Лиханов? Ты забываешь, что находишься у меня в заложниках!
— Допрашиваю я! Обвиняю тоже я! — решительно ответил Иван.
— Я мог бы пристрелить тебя как бешеную собаку…
— Так ведь для этого ума не надо, — спокойно реагировал Лиханов.
— Хорошо, отпущу тебя. Но с одним условием! Чтобы ты передал своему Берии бумагу. В ней будут перечислены требования, лишь по выполнении которых мы готовы покинуть лесное прибежище.
— Я могу знать, о чем идет речь?
— Мы требуем восстановить в стране дореволюционные порядки. Но так, чтобы отобранные земли, заводы, фабрики, банки были возвращены их владельцам. Чтобы жандармерия в стране порядок держала, а
