Честнейший. Сменил бы свою фамилию на Подлейший… Подонок!»
— Что поделаешь. Хлопочу вот персональную пенсию союзного значения. Быть может, на этот раз повезет. Все-таки на руководящей работе был столько лет. Принцип партийности в литературе отстаивал от нападок врагов. Да и внес немалый вклад в дело безопасности Родины. Достойный вклад! — Стрельнув глазами, неожиданно спросил: — Может, замолвишь за меня словечко? По старой памяти. Да и мы с тобой — собратья по оружию.
Он был смешон в своей просьбе.
— Если возникнет такая необходимость, представлю на вас правдивую развернутую характеристику, — согласился Антон, немного подумав.
— Вот спасибочко, — обрадовался Честнейший. — Я всегда высоко ценил твои деловые, политические и моральные качества, был уверен, что далеко пойдешь.
— Мы даже можем обговорить с вами ее содержание.
— Тебя мне сам Бог послал, Антон…
— Вас устроит, если я перечислю в характеристике все ваши заслуги?
— Я полностью тебе доверяю и полагаюсь на тебя.
— В числе прочего, особо отмечу вашу уникальную способность влезать в души подчиненных, чтобы потом…
— Это превосходно! Но удобно ли так писать, Антон? — не дал ему закончить мысль Честнейший.
— Почему же неудобно? Ведь это — правда. Так было.
— Дело в том, что пенсионными делами занимаются люди сугубо цивильные. Они могут истолковать это превратно.
— Тогда как же мне быть?
— Укажи просто: обладает обостренным чувством революционной бдительности… А еще лучше так: Честнейший Вадим Павлович сделал немало для безопасности Отечества. Такая формулировка не должна вызвать кривотолков.
— Но в этом случае, следует упомянуть и конкретные факты. Фамилии людей, которые покинули мир земной по вашей милости. Это было бы справедливо.
Антон сделал паузу. Честнейшим овладел страх.
— А ты хохмач, Антон, — едва выговаривая, сказал он, поняв, наконец, что тот иронизирует и не собирается с ним связываться. Вздохнул глубоко. — Ты спрашивал, что мне это дало в жизни? Мне хитрить с тобой нечего. Сам видишь. Ни уважения, ни почета, ни обеспеченной старости.
— Как говорится, за что боролись, на то и напоролись.
— Теперь вот уповаю на «персоналку». Послушай: а может быть, мне обратиться к Пантелеймонычу?
Антон понял, что речь идет о генерале Петрове.
— Простите, я не располагаю временем. — Буслаев ушел, оставив Честнейшего без ответа на его вопрос.
От встречи этой у Антона осталось брезгливое чувство. Было не до семейного торжества. Он возвратился в управление. Позвонил домой, что задерживается. Запустил срочную оперативную проверку. Оказалось, на Честнейшего Вадима Павловича, 1914 года рождения, в секретном архиве имеется личное дело, он значился как осведомитель Волгин. За ненадобностью связь с ним прервана. Вербовал его и работал с ним оперуполномоченный Петров. Жаль вот, что этот «чекист» не указал свои инициалы. Это его, видимо. Честнейший фамильярно, по-свойски назвал Пантелеймоны-чем…
Запрашивать ни «Личное дело», ни «Рабочее» из архива не стал. И так все ясно. По опыту своему и других оперативников знал: в органах безопасности были агенты, которые привлекались к разработке разного рода иностранных лазутчиков и действительных врагов из числа наших граждан. Они были честными и неподкупными секретными помощниками оперработников. Немало сделали для обеспечения государственной безопасности.
А были и провокаторы-стукачи.
Таким был и Честнейший, направляемый опытной рукой службиста-солдафона, «боролся» вместе с ним с врагами мнимыми, выполняя заказ тех сил, кому были на руку массовые репрессии целых слоев общества. Лил напраслину на честных советских граждан, клеветал на них, не забывая при этом свои шкурные интересы — выслужиться, получить по заслугам.
Антон задумался: честных негласных помощников общество должно всеми силами оберегать от недоброй молвы и хулы. Но вряд ли этот принцип следует распространять на Честнейшего и ему подобных бесчестных исполнителей чужой, к тому же злой воли.
Домой Буслаев возвращался обычно под утро, когда гасли на улицах фонари, либо занималась утренняя зорька. С Лубянки на Андроньевскую шел пешком, так как ни трамваи, ни троллейбусы еще не ходили.
На Астаховом мосту с ним поравнялся шедший в том же направлении Филипп Телегин. Тот самый, которого генерал Петров ставил ему в пример, как результативного работника «новой формации», смело использующего «новаторские методы» в раскрытии особо опасных государственных преступлений. Он был худощав, невысокого роста. Когда говорил, сильно гнусавил. Свою речь пересыпал приговорками типа: «Это не самое главное. Самое главное — вот!»
— Как, не надумал переходить на следствие? — поинтересовался Телегин.
— Кому-то же надо вести и оперативную работу, — ответил Антон дипломатично, зная, что Телегин пользуется особым расположением генерала Петрова.
— Это не самое главное. Самое главное в другом! Подумай. Великое дело делаем: государство от врагов очищаем. Лаврентий Павлович высоко оценил наш вклад в светлое будущее советского народа. Да и генерал Петров учит нас: «Мы не можем позволить себе малодушествовать, расслабляться, ибо враг не уничтожен, а значит, революция продолжается!»
— И много у нас в стране врагов?
— Что это ты вдруг заинтересовался этим?
— Разве секрет?
— Об этом знает лишь высокое начальство. Я за себя скажу: хватает. Но это не самое главное. Самое главное, что у меня глаз наметан. Ткну пальцам и непременно попадаю в точку. И каждый раз — враг! У одного родственник за границей живет. Другой с иностранцем словом перебросился в автобусе. А то вдруг — фамилия итальянская или вовсе немецкая, польская. На оккупированной фашистами территории жил либо скрыл, что дед кулаком являлся. А случается, на генералиссимуса товарища Сталина иной тянет. Так руку набил, что антисоветчика, террориста, шпиона по улыбке, по походке могу определить.
— Антисоветская улыбка… Это я слыхал. Но чтобы шпионская, террористическая… Это что-то новое.
— Иронизируешь. Ты странный человек, Буслаев. Впрочем, это не самое главное. Самое главное, что время идейных ушло. Сейчас другие времена настали: либо ты кого, либо они тебя. Понимать надо!
— Ты, как тот таможенник, который интуитивно определяет, у кого и в каком чемодане контрабанда упрятана. И находит-таки ее!
— Смотри, прогадаешь. От иронии до антисоветчины — один шаг!
— Хорошо. Это — шутка, конечно. А если серьезно. Ты не думаешь, что за приспособленчество, конформизм когда-то придется отвечать?
— Отвечать? — удивился Телегин услышанному. — Перед кем? Враги на том свете, либо их сгноят в лагерях и тюрьмах.
— Перед их родными и близкими. Они-то останутся жить.
— Не всегда. Скорее всего, пойдут в расход, как дети врагов народа. Иначе тоже станут врагами.
— Тогда перед внуками, перед потомками. Их-то не истребят, надеюсь. Тогда весь народ перебить пришлось бы.
— Ну, Буслаев… — хотел что-то сказать Телегин.
— Прощай. Мне сюда, — Антон свернул в подъезд своего дома.
