речи Рузвельта. Мэг, мне очень страшно.
— Мне тоже, — Мэг крепче сжала его пальцы. — Идем.
Они вошли в комнату с машинами. Несмотря на немалую ширину, в длину она была еще больше. Ряды машин уходили так далеко, что как будто сходились вместе в перспективе. Дети отправились дальше, стараясь держаться как можно дальше от машин.
— Не думаю, что они излучают радиацию или еще что-то вредное, — сказал Чарльз Уоллес, — и не похоже, чтобы они собирались наброситься на нас и проглотить.
Кажется, они прошли не одну милю, пока не увидели, что у комнаты все-таки есть конец и что там что-то есть.
— Не выпускайте мои руки! — вдруг испуганно вскричал Чарльз Уоллес. — Держите меня! Он хочет меня захватить!
— Кто? — пискнула Мэг.
— Не знаю. Но он старается проникнуть в меня! Я его чувствую!
— Все, уходим! — и Кельвин попытался их развернуть.
— Нет, — возразил Чарльз Уоллес, — я должен понять. Нам надо что-то решать, и мы не можем принимать решения только из страха! — его голос звучал как-то странно и отстраненно, как у старика. Мэг, не выпускавшая его маленькую ладошку, почувствовала, что она повлажнела от пота.
Они замедлили шаги, оказавшись в самом конце комнаты. Перед ними находилась платформа. На платформе стояло кресло, а в кресле сидел человек.
Что-то в его облике вдруг напомнило детям холод и темноту, которые терзали их в те мгновения, когда их тащили через Темное Нечто по пути на эту планету.
— А я уже заждался вас, мои милые! — произнес человек. Его голос был добрым и ласковым — вовсе не холодный и не устрашающий, как ожидала Мэг. Она не сразу заметила, что хотя голос исходил от человека, он не открывал рта и не шевелил губами, что ни одного звука не достигло ее ушей, что он каким- то образом посылает свои слова прямо ей в мозг!
— Но почему вы оказались здесь втроем? — спросил человек.
Несмотря на все усилия сохранять невозмутимость, Чарльз Уоллес явно трясся от страха:
— Вы, наверное, имеете в виду Кельвина? Он присоединился к нам уже в пути.
— Ах, ну конечно, по чистой случайности! — на миг голос незнакомца приобрел остроту бритвенного лезвия, кромсавшего их мысли. Но тут же это ощущение схлынуло, и снова он заговорил мягко и учтиво: — Надеюсь, ему понравилось это путешествие.
— Да, очень познавательное, — ответил Чарльз Уоллес.
— Пусть Кельвин сам ответит за себя, — велел человек.
Кельвин долго откашливался, явно чувствуя себя скованно и неловко:
— Мне нечего добавить.
Мэг не спускала с человека взгляда, на нее накатывала новая волна страха. Так и есть: его глаза ярко светились красноватым светом. Над его головой тоже разливалось сияние, и оно имело такой же кровавый оттенок, как блеск его глаз, и при этом медленно, ритмично пульсировало.
Чарльз Уоллес крепко-накрепко зажмурился.
— Закройте глаза! — крикнул он Мэг и Кельвину. — Не смотрите на него! Не смотрите на свет! Вас гипнотизируют!
— А ты очень умный мальчик, не так ли? Конечно, самый простой путь — использовать зрение, — продолжал мурлыкающий голос, — но есть и другие способы, мой малыш. О да, есть много других способов!
— Только попробуй — и получишь от меня пинка! — воскликнул Чарльз Уоллес. Впервые в жизни Мэг услышала, чтобы ее брат грозил кому-то физической расправой.
— Ну конечно, ты запросто вышвырнешь меня вон, верно, малыш? — само предположение о такой возможности было смешным и нелепым, однако дети увидели, как четверо охранников, до этого державшихся в тени, немедленно выдвинулось ближе к ним.
— Полно, милые крошки, — голос продолжал убаюкивать, — я даже представить не могу, что мне придется прибегнуть к физической силе, но вам несомненно пойдет на пользу, если вы заранее поймете, к чему приводит сопротивление. Видите ли, вам очень скоро станет ясно, что и спорить со мной не о чем. У вас не просто не останется повода сопротивляться, вы вообще не захотите ни о чем спорить! Потому что глупо спорить с очевидным и пытаться противиться помощи того, чье сокровенное желание — спасти вас от любых тревог и неприятностей! И не только вас, но и всех остальных жизнелюбивых и деятельных граждан, населяющих эту планету! Ибо я со всей решимостью и присущей мне силой готов взять на себя всю тяжесть душевной боли, ответственности и необходимости принимать решения.
— Большое вам спасибо, но мы как-нибудь сами примем решения за себя, — ответил Чарльз Уоллес.
— А как же иначе? Но наши решения будут общими — ваши и мои. Неужели вам все еще невдомек, насколько проще и легче станет их принимать? Давайте посмотрим. Возьмем хотя бы таблицу умножения.
— Нет, — воспротивился Чарльз Уоллес.
— Одиножды один равно один. Одиножды два равно двум. Одиножды три равно трем.
— У нашей Мэри был баран! — выкрикнул Чарльз Уоллес. — Собаки он верней!
— Одиножды четыре равно четырем. Одиножды пять равно пяти. Одиножды шесть равно шести.
— В грозу, и в бурю, и в туман баран бредет за ней!
— Одиножды семь равно семи. Одиножды восемь равно восьми. Одиножды девять равно девяти.
— Любит наш Питер тыкву поесть, а еще у Питера женушка есть…
— Одиножды десять равно десяти. Одиножды одиннадцать равно одиннадцати. Одиножды двенадцать равно двенадцати.
Мэг почувствовала, как последовательность чисел затуманивает ее мысли. Они как будто стягивали цепью отупевший мозг.
— Дважды один равно двум. Дважды два равно четырем. Дважды три равно шести.
Голос Кельвина сорвался на отчаянный крик:
— «Восемь десятков и семь лет назад наши отцы образовали на этом континенте новую нацию, зачатую в свободе и верящую в то, что все люди рождены равными!»
— Дважды четыре равно восьми. Дважды пять равно десяти. Дважды шесть равно двенадцати.
— Папа! — завизжала Мэг. — Папа!!! — этот наполовину бессознательный вопль вырвал ее разум из пелены гипноза.
И тут же монотонное чтение таблицы умножения сменилось разнузданным хохотом.
— Превосходно! Чудесно! Вы расцветили свои первичные тесты самыми неожиданными оттенками!
— А вы что же, решили, что мы, как и все прочие, поддадимся на ваши шутки? — сердито спросил Чарльз Уоллес.
— Ах, я искренне надеялся, что этого не случится. Но с другой стороны, вы все еще так молоды, а чем человек моложе, тем легче поддается внушению, мой малыш. Чем моложе — тем легче!
Мэг опасливо глянула на его красные глаза, на пульсирующий под потолком свет, и снова потупилась. Она попыталась сосредоточиться на губах, на двух почти бесцветных узких полосках, и это показалось ей более простой задачей, хотя она по-прежнему не смогла бы сказать, какое у него лицо: молодое или старое, жестокое или злое, да и вообще похож ли он на человека.
— С вашего позволения, — вмешалась она, отчаянно стараясь сдержать дрожь в голосе, — хочу уточнить, что мы решили заглянуть сюда исключительно в надежде найти нашего папу. Вы не могли бы подсказать, где он?
— Ну конечно, ваш папа! — голос словно взорвался восторгом. — Еще бы, ваш папа! Тут, видите ли, точнее будет сказать, не
— Так вы скажете?
— Это зависит от множества обстоятельств. Зачем вообще вам нужен ваш папа?
