артистом, когда чуть ли не ежедневно — то Станиславский под руку с Лилиной, то Вишневский ведет Ольгу Книппер, еще не скинувшую траур, но и не желавшую оставаться в одиночестве, то Москвин — сестру Чехова, Марию, атои вся братия во главе с великопартийной политессой Андреевой — с Алешкой?то Горьким бодаться лбами тоже надоедает. Нет, душу отвести можно у третьего содиректора, Морозова. Не только дворецкий — у кого угодно глаза разбегутся. Кто угодно их же голосами и заговорит:
— Сав-авва Тимофеевич! Учтите: или Андреева, или я!
— Царица Иринея! — и это усвоил дворецкий. — Извольте все пасть ниц!
— Царь Федор Иоаннович — помазанник божий!
Вот и сегодня: хозяин?то под утро убрался в свою спальню и приказал черногорцу Николаю всякого спускать по лестнице, кто сон его потревожит. Истинно спать от такой ночи хотелось. Но ведь не дали — цари и царицы, черт их бери! Вся труппа бузотерила ночь напролет. Траурно-милая Книппер, правда, не плясала на столах, но другие?то? Андреева с Лилиной разошлись так, что особняк почище динамита могли разнести. Право, искры летели не только из камина, неизвестно зачем по такой теплыни затопленного, — из- под игривых каблучков. Прекраснейшая ночь!
Правда, бессонная. И под утро не дали вздремнуть.
От всего этого хозяин не отдавал себе отчета — ночь ли все еще, новый ли день начался? Для прояснения головы и драпанул на ранний променад — как и сегодня, вниз по Спиридоньевке, до Пресни, под заводские гудки. Совесть, видно, заедала, что он опять уже неделю не слышал ореховских гудков. Истинно, наслаждался и чужими!
Хотел поспать, как и сегодня, но и вчера не дали. Гости лезли в сумасшедший дом, как тараканы. Вначале какой?то пожарный — то ли огонь какой?то сигаретный тушил в театре, то ли под сигаретный дымок здесь выпить захотелось. Потом цыгане понаехали — черногорец Николай им кинжалом пригрозил. Потом капитан Джунковский набежал с известием — великому князю, видите ли, особняк с утра пораньше посмотреть захотелось. Тоже, небось, с перепою?
Савва Тимофеевич щедро разрешил играть Зинаиде Григорьевне аристократическую роль. Вот и пусть занимается и великим князем, и великой княгиней!
Но даже и он, и во хмелю не терявший головы, не учел: ведь артисты?то всей оравой, как водится, целой извозчичьей кавалькадой, приезжать?то приезжали — да все ли по домам разъехались? Оказывается, многие коротали остаток ночи в обширных апартаментах на втором и даже первом этажах. И вот когда с приездом генерал-губернатора поднялся тарарам — они и полезли из всех щелей, кто в чем был. Под конец?то ведь ночи какой?то театральный капустник разыгрывали, не успели выйти, как говорится, из своего амплуа. Перед изумленным взглядом августейшего гостя разворачивался невообразимый балаган.
Некто в царском одеянии — и с пивной трактирной кружкой; некая темноволосая растрепуха, мнящая себя царицей; наконец, некие босяки, хором кричащие:
— Человек — это звучит гордо! Понимаете, лицедея с Тверской-Ямской?!
А этот двухметровый черногорец, в позе вестника смерти, не снимавший руки с кинжала?
Кроме всего и пристав ближайшей части, примчавшийся сумасшедшим галопом, так что его длиннющая «селедка» чечетку отбивала по мраморным ступенькам!
Все это кого угодно могло свести с ума. Если он и обретался в голове. А дядюшке нынешнего государя, великому князю Сергею Александровичу, — зачем такие излишества? В голове у него гимназистки прыгали, выловленные вчера на улицах и привезенные под шампанское сметливым адъютантом Джунковским. Великий князь потешался, сколь годы позволяли, под утро разругался со своей великой княгиней Елизаветой Федоровной — и вот ни с того ни с сего надумал ехать к богатею Морозову. Тряси мошной, купчина!
Но все делалось — как делалось от века. Истинно без царя в голове. Характера?то Саввы Морозова он не знал, а капитан Джунковский, только что осевший в адъютантах, не решался перечить. И вышло, что великий князь вроде бы приехал на смотрины особняка, про который его заброшенная княгинюшка и наперсница Зинаида Григорьевна все уши прожужжала. Они со здешней хозяйкой давно успели подружиться и время проводили в счастливой дамской болтовне. А сам супруг, он же великий князь, он же, наконец, московский генерал-губернатор, пожалуй, в дурачки заигрался. Нагрянуть незваным гостем! Для осмотра?де шехтелевского строения. Для досужего времяпровождения. в отсутствие даже самого хозяина. Не изволил Савва Морозов спуститься на первый этаж. С последними загулявшими артистами утреннее шампанское допивал.
Вспененным уехал великий князь. Говорили, пригрозил: «Ну, купчик-голубчик, попляшешь ты у меня!..»
Именно так, со слов своего всесильного начальства, и выразился капитан Джунковский несколькими часами позже. Савва Морозов, уже успевший спуститься со своего этажа в столовую, пресерьезнейшим и почтительнейшим тоном объяснил:
— Поскольку его высочеству не меня, Морозова, надо было повидать, а творение академика Шехтеля, и такое именно свое намерение он передал при вашем посредничестве, любезнейший капитан, я и счел свое присутствие излишним. Принять же великого князя у себя в гостях я, разумеется, буду рад, коль скоро он выскажет такое намерение.
С точки зрения светского этикета придраться генерал-губернатору было не к чему. Разве что выматерить капитана Джунковского да пошпынять супругу. Но им?то что — они в тот же вечер опять собирались на бал к Морозовым. Супруга Елизавета Федоровна запросто бывает у Зинаиды Федоровны, а сопровождает ее неизменно «милый Джун», «прелестный Вольдемар». Что же, каждому свое. Он с гимназистками забавляется. поговаривали, по новейшей моде даже с молодыми адъютантами, боже, боже!.. Она — с кем же она?то при своих летах? Думать об этом великому князю не хотелось. Сплетни, конечно, идут, но для княжеских, романовских ушей ли они?
Однако же дружба дружбой, а служба службой. Мануфактур-советника Морозова следует приструнить за излишнее фрондерство. Мало того, что финансирует театр крайне левого направления, мало, что водит дружбу с поднадзорным Пешковым, так в своем особняке устраивает банкет памяти бунтовщиков 1825 года! А уж нежелание приветить в своем дьявольском гнезде генерал-губернатора — это верх величайшего нахальства. Отсюда, после соленой романовской матерщины, и повеление Джунковскому:
— Сегодня же! Девять часов. да не вечера, не вечера же, остолоп! Дня!
К нему шли и секретнейшие донесения из Владимирской губернии — центра всех морозовских мануфактур. Там, под крылышком хозяина, — смутьяны, нелегальные читальни, заграничная литература. Как она туда попадает?
Сергей Александрович решился на эту меру вопреки всякому душеспасительному восхищению великой княгини: «Ах, Морозовы! Ах, истинные патриоты! Больницы, приюты, родительные дома, богадельни, музеи строят! Истинные столпы нашего московского общества! Не правда ли, Серж?»
Он в это утро встал явно не с той ноги, велел даже заспавшихся гимназисток выгнать — когда уж тут женам потрафлять.
Савва Тимофеевич Морозов, бесясь от такого оскорбительного приглашения, тем не менее успокаивался. Решил: «Надо! Чего доброго, фельдъегеря за мной пришлют. А той околоточного. Держись, Савва, не вешай нос».
Он спокойно сел в пролетку, запряженную лучшим рысаком. В таких ближайших разъездах, да если выпивки серьезной не предполагается, он обычно без кучера ездил. Не изменил себе и на этот раз.
Но перед выездом на Тверскую, еще у Никитских ворот, его остановил какого?то английского обличия человек. Сняв котелок, даже выкрикнул его имя. Англичанин? Савва Тимофеевич насмотрелся в свое время англичан. Нет, истинный джентльмен не позволит себе заговаривать на улице с незнакомым.
— Что вам угодно? — сдержал Савва бег рысаков.
Странный англичанин каким?то юношеским движением вспрыгнул к нему в пролетку — там, разумеется, было и второе место.
— Не ездите к губернатору, Савва Тимофеевич, — без обиняков заявил он. — Вас хотят арестовать.
— Меня? Вы шутите! Никто не может арестовать Морозова.
— Могут. У меня точные сведения.
