Мать Мария (1891-1945). Духовная биография и творчество

легче назвать пурпурно–лиловым… Золотой меч, пронизывающий пурпур лиловых миров, разгорается ослепительно – пронзает сердце теурга. Уже начинает сквозить лицо среди небесных роз; различается голос; возникает диалог, подобный тому, который описан в"Трех Свиданиях"Вл. Соловьева"[315].

Ясно, что речь идет о встрече теурга с Софией (она же Лучезарная Подруга), чей взор золотым мечом пронзает его сердце. Далее Блок описывает, как обрывается эта встреча:"Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревой ясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие лучезарного меча меркнет и перестает чувствоваться в сердце. Миры, которые были пронизаны его золотым светом, теряют пурпурный оттенок; как сквозь прорванную плотину, врывается сине–лиловый мировой сумрак"[316]. Далее происходит то, что сам поэт описывает как вселение в него демонов, помогающих ему в его творчестве:"В лиловом сумраке нахлынувших миров уже все полно соответствий, хотя их законы совершенно иные, чем прежде, потому что нет уже золотого меча… Раздается восторженное рыдание:"Мир прекрасен, мир волшебен, ты свободен". Переживающий все это – уже не один; он полон многих демонов… он умеет сделать своим орудием каждого из демонов". Как видно из дальнейшего описания, речь идет ни о чем ином, как о творчестве–теургии, которое начинается для Блока с проникновения в его сердце золотого меча – взора Софии – и продолжается вселением демонов, приносящих поэту то, что он"бросает в горнило своего художественного творчества". Однако продукт этого творчества Блок называет"куклой", он мертв по сравнению с той жизнью, которая открылась во встрече с Софией."Я стою перед созданием своего искусства и не знаю, что делать.… При таком положении дела и возникают вопросы о проклятии искусства, о"возвращении к жизни", об общественном служении, о церкви, о"народе и интеллигенции". Это – совершенно естественное явление, конечно, лежащее в пределах символизма, ибо это искание утраченного золотого меча, который вновь пронзит хаос, организует и усмирит бунтующие лиловые миры"[317].

Итак, трагедию поэта–теурга Блок понимает в рамках динамического образа встречи, пронзенности золотым мечом взора Софии и его исчезновения. Именно благодаря этой метаморфозе поэт получает в свое распоряжение какие?то демонические силы, творит, но результат его творчества сильно отличается от того, что ему открылось в первом видении, по сравнению с Софией это – какая?то искусственная кукла; отсюда возникает острейшее желание вернуть утраченное – золотой меч, пронзавшего его взора Софии. На вопрос"отчего померк золотой меч, хлынули и смешались с этим миром лилово–синие миры, произведя хаос, соделав из жизни искусство?", Блок отвечает: из?за того, что"были"пророками", пожелали стать"поэтами". Художник, вкусивший встречи с Софией, не может без нее больше жить, но встреча эта всегда оборачивается утратой. В этом основная трагедия художника, причина его гибели:"И когда гаснет золотой меч, протянутый прямо в сердце… чьей?то Незримой Рукой – сквозь все многоцветные небеса и глухие воздухи миров иных, – тогда происходит смешение миров, и в глухую полночь искусства художник сходит с ума и гибнет"[318].

Блок пытается найти выход из этой трагедии. Он говорит о том, что необходим"подвиг мужественности":"Золотой меч был дан для того, чтобы разить. Подвиг мужественности должен начаться с послушания"[319]. Это мужество и послушание он понимает как верность первоначальному опыту, поиск в пустом небе"померкшего золота", для этого, как говорит Блок, необходима"духовная диэта", учеба у того"младенца", который живет в"сожженной душе". Тем не менее, в целом программа Блока по выходу из духовного тупика выглядит куда бледнее и неопределеннее, чем красочное описание творческого опыта и трагедии художника–символиста. Пассаж про"смирение" – слово явно из другого словаря, нежели блоковский – выглядит неубедительно.

Ясно, что жизнь и творчество матери Марии, символика меча–креста в ее стихах и статьях являются ответом на вопрос, поставленный Блоком, – не только об истинной любви к человеку, о чем мы говорили до сих пор, но и о любви к Богу, место которой у Блока заняла любовь к Софии. В поэме"Духов День"мать Мария тоже говорит об открывшемся ей видении меча:"И я хочу всей кровию истечь / За то, что некогда средь неба увидала. // Спустился обоюдоострый меч, / Тот, памятный, разивший сердце Девы. / И должен он не плоть людей рассечь, / Крестом вонзиться"(270). Единственным"непрелестным"мечом, не приняв который нельзя приобщиться истинной Жизни – не каким?то"мирам иным", но Богу, – является меч, о котором Христос сказал:"Не мир пришел Я принести, но меч"(Мф. 10, 34). Это тот меч–крест, силою которого происходит рождение Христа в душе верных, и она отверзается для любви к Богу и человеку.

Начав с постановки вопроса Вл. Соловьевым и А. Блоком, мать Мария всю жизнь двигалась в сторону церковной традиции. В рамках двух заповедей любви она переосмыслила понятие Софии, ключевое для русской философии, придала ему новое звучание, которое не характерно для других религиозных мыслителей"парижской школы". Предстоит еще ответить на вопрос, насколько такое понимание согласуется со святоотеческой традицией. Мы пытались показать, что точки соприкосновения есть, однако есть и различия. У святых отцов рождение Христа в душе христианина – это не просто появление у него жертвенной любви к ближним, но приобщение к божественной жизни, которое в свою очередь, выливается в свидетельство об этой жизни и спасение других. В богословии матери Марии мы не находим прямой связи ее учения о любви к ближним с учением об обожении. Поскольку она во многом использует язык богословия синодального периода, сформировавшийся под влиянием католической духовности (отсюда выражение"подражание"Христу и Богородице), а с другой стороны – язык культуры Серебряного века, многое у нее остается непроясненным. Тем не менее, мать Мария дает новое, по сравнению с другими мыслителями парижской школы, понимание Софии, являющееся попыткой укоренения"софиологии"в практике"делания заповедей", что, если и не является окончательным разрешением"вопроса о Софии", по крайней мере, по–новому ставит его.

3. В поисках синтеза. Теория творчества монахини Марии (Скобцовой)

Мы показали, как мать Мария связывала с мистикой христианской любви такую ключевую тему русской религиозной мысли, как софиология. Но мистикой любви и"человекообщения"пронизана и эстетика матери Марии. Свои взгляды по вопросам христианской культуры, эстетики и теории творчества мать Мария развила в статьях"В поисках синтеза"(1929),"Рождение и творение"(1931) и"Истоки творчества"(1934). Рассмотрим некоторые идеи этих статей.

Прежде всего, надо отметить, что взгляды матери Марии на творчество развивались в полемике с Н. Бердяевым. Между ними были дружеские отношения: Н. Бердяев высоко ценил мать Марию, она, в свою очередь, дала приют на Лурмеле Религиозно–философской академии Бердяева. Как пишет Н. Бердяев,"он очень любил мать Марию, хотя иногда жестоко с ней спорил"[320]. Суть этих споров особенно интересна, поскольку, на первый взгляд, мать Мария во многом воплощала идеи Н. Бердяева. Особенно повлияла на нее, вероятно, книга Н. Бердяева"Смысл творчества"(1916), в которой он писал о возможности возникновения нового"монашества в миру"[321] . Такое монашество должно преодолеть видимую противоположность путей святости и гениальности."На пути творческой гениальности возможно возникновение особого, нового монашества в миру"[322]. Гениальность, противопоставляя ее таланту, Бердяев понимал как проявление цельной природы человеческого духа не в какой?то одной области, а во всей его жизни и деятельности[323]. Понятно, что мать Мария, утверждавшая идеал целостности жизни, во многом следовала за Н. Бердяевым.

Как и Н. Бердяев, она видела одну из главных проблем современности в разрыве светской культуры и церковно–христианской традиции. В статье"В поисках синтеза", почти буквально цитируя Н. Бердяева[324], Е. Скобцова писала о трагедии разрыва культуры и Церкви в России после Петровских реформ:"Кто может себе реально представить, что св. Серафим Саровский и Пушкин были современниками?"[325] Большевистскую революцию она рассматривает в этой статье как наказание Божие за разъединение двух, так и не соединившихся, начал Богочеловечества, соответствующих человеческому свободному творчеству и христианскому подвижничеству:"Большевизм ведет борьбу с обоими разобщенными началами Богочеловечества"