вошла в перечень самых популярных.
У Рекарда хорошие перспективы. Йохансен создал рабочую группу, которая учреждала «комиссии действия», обрабатывала местных партийных деятелей, утрясала вопросы с соперниками. Шаррока теперь особенно занимали мысли о том, что все-таки по сути представляет собой этот Рекард? Шансы его конкурентов Шаррок оценил, во всяком случае, как недостаточные. Их было двое.
Первым лидером был Фрэнк Джиордани, автомобильный магнат и кумир рабочих из национальных меньшинств, восхищавшихся его упорством в достижении высот карьеры. Его отец иммигрировал в США и завел магазин хлебобулочных изделий. Фрэнк на свои средства окончил колледж, затем работал дилером в автопромышленности, по сути, мелким продавцом автомобилей. Благодаря хорошим мозгам, энергичности и нахальству он сделал быструю карьеру, войдя в конечном счете в руководство одной из самых престижных корпораций Америки.
Казалось, все у него отлично. Но вместе с тем обозначились и проблемы. Компания, которой он руководил последние десять лет, фактически обанкротилась, из нее были уволены десятки тысяч работников, на продукцию шли рекламации. Но, как писали газеты, несмотря на это, Джиордани настоял на выплате самому себе очень крупного жалованья, и, вдобавок, привлек внимание его шумный скандальный бракоразводный процесс. Его рейтинг упал.
Вторым возможным соперником Рекарда был Марвин Хупер. Его преимущества и, так сказать, козыри были в том, что он не был католиком или итальянцем, о нем не сплетничала пресса, и его карьера в политике складывалась основательно, кирпич к кирпичу. Двадцать пять лет Хупер был конгрессменом и отличался умеренностью взглядов и принципиальностью. Он резко выступил против войны во Вьетнаме в 1971 году, обоснованно обрушился на Ричарда Никсона в период «Уотергейта». А смолоду он воевал в Корее и даже потерял там три пальца левой руки при разрыве гранаты. Во время телевизионных дебатов он жестикулировал именно левой рукой. И выглядел так, как надо: седовласый, загорелый, говорил негромко и медленно, словом, зрелый ответственный деятель, символ государственной мудрости. Но!.. Но лет пять назад его жена получила крупный кредит от обанкротившейся компании «Техас С и Л». «Разгребатели грязи» пытались приплюсовать этот факт к фактам другого рода, связанным с законодательными инициативами сенатора. Далее: его сына со скандалом выгнали с юридического факультета за махинации на экзаменах, арестовывали за наркотики, привлекали к суду за попытку изнасиловать некую студентку- отличницу. Это правонарушение стоило молодому Хуперу трех месяцев изоляции в его манхэттенской квартире с электронным браслетом на лодыжке. Ему пришлось смотреть манхэттенское телевидение и есть доставляемую ему пиццу.
Любопытно, что, судя по опросам Шаррока среди белых работающих среднего возраста, рейтинг Хупера фактически возрастал после каждого скандального появления имени его сына в газетных заголовках. Шаррок полагал, что причина ясна: у всех теперь трудные дети. Проблемы Хупера-отца были многим близки, и симпатию к нему вызывало то, что он превосходно держался перед фотографами и на пресс-конференциях. Его двупалая левая рука утирала слезу со щеки Лиз Хупер… Хупер был по-настоящему профессионален в политике, Хупер — это надежность, стабильность и безопасность.
Шарроку предстояло глубоко исследовать предвыборные тенденции в течение примерно еще полугода, перед тем как выйти с рекомендациями относительно шансов Джиордани и Хупера. Тем временем следовало проанализировать каждую деталь феномена Рекарда, следя за тем, чтобы, по выражению Йохансена, «все были сыты».
Шаррок подсадил Сюзан в свою машину у ее офиса на Уолл-стрит. Ее волосы были зачесаны и схвачены сзади, а строгий серый костюм скрывал линии бедер и груди.
Они поговорили о ценах на золото. Сюзан стояла на своем: рынок — в преддверии катастрофы, он скоро лопнет, и все пойдет прахом. В том числе доллар…
Шаррок, усмехнувшись, заметил на это, что сейчас конец пятницы, впереди уик-энд и по крайней мере до понедельника можно дожить, не особенно беспокоясь о курсах валют и ставках кредитов.
Он потрепал ее по плечу. Она инстинктивно отпрянула, затем улыбнулась и стала человечнее.
Шаррок любил коктейли на Манхэттене, ужин в современном ресторане, потанцевать там, где его знают, и — назад, в номер, где ждут шампанское «Дом Периньон» в ведерке со льдом, осетровая икра и крекеры, ванна «жакузи»,[15] ну и постель, просторная, как сценическая площадка.
На этот раз все было не так. Сюзан заявила, что не желает ехать ни на ярмарку, ни на джазовую площадку в Гринвич-Виллидж, ни пить фруктовые соки с мороженым, а пусть-ка Шаррок возьмет курс в «Ниппон сосайети» на лекцию.
На лекцию! Шаррок просто взвился. Но если имеешь дело с женщинами, как Сюзан, лучше слушаться их, пусть командуют и наслаждаются своей силой — до поры.
Фирма «Ниппон сосайети» располагалась в доме, где некогда фанфаронил клуб джентльменов английского стиля. Кожаные диванчики, камин из грецкого ореха и прочие предметы мебели выглядели реставрированными древностями. Стены были когда-то расписаны фресками на охотничьи сюжеты. Теперь тут висели росписи по шелку и дереву, традиционные японские гравюры, Дзэн-рисунки, изображающие обезьян и змей.
Главным развлечением, мрачно констатировал Шаррок, была беседа: «От рисовых полей до роботехники — эволюция общественно-экономического уклада в современной Японии». В программе были выступления двух японцев и американского журналиста, прожившего в Японии пять лет. Аудиторию составляли какие-то скучные люди. Были здесь и японские бизнесмены, готовые, вероятно, на что угодно, лишь бы произвести впечатление на своих боссов.
— Эдзаки — светлая голова, — сказала Сюзан о ком-то из ораторов. — У него есть замечательные мысли касательно движущих сил японской экономики.
Шаррок кивнул, проглотил, поморщившись, порцию виски и тотчас схватил еще одну с проносимого подноса.
Первый оратор с лысиной, блестящей от пота, что-то бубнил в микрофон по-английски, но говорил так ужасно, что Шаррок разбирал одно слово из трех. Через пять минут его веки страшно отяжелели.
Следующий златоуст также не отличился красноречием. Отпустив пару старых шуток, он пустился в длинное объяснение особенностей японского менеджмента, а кончил призывом делиться идеями и ресурсами.
— Кто платит этому человеку? — прошептал Шаррок. — Он явно говорит с чужого голоса.
Сюзан ответила с усмешкой, не зная, серьезен он или шутит. Шаррок отнюдь не шутил, но все равно улыбнулся.
Последнему оратору было лет сорок. Он был высок для японца, с пронзительным взглядом глубоко сидящих глаз и почти военной выправкой. Он оглядел помещение, будто считая присутствующих.
— Это не Эдзаки, — удивилась Сюзан.
Человек говорил по-английски свободно, с интонациями, отличающими выпускников британской общественной школы.
— Профессор Эдзаки шлет глубочайшие извинения. Ему пришлось срочно вернуться в Японию. В меру моих слабых сил я попробую заменить его, с вашего уважаемого согласия. Моя фамилия Матида. Я директор американского филиала института «Маруити».
Речь Матиды не отличалась анализом японских экономических структур. Вместо этого он суммировал послевоенные достижения страны, сопоставляя их с провалами Запада. Грядущий век, заявил Матида, будет принадлежать Японии, поскольку сейчас интеллектуальный уровень японского народа — самый высокий в мире. Японцы очень усердны, лучше образованы, более совестливы, чем люди Запада. Они и возглавят следующую промышленную революцию.
— Сто тридцать лет назад вы, люди Запада, прибыли в Японию на своих черных кораблях и заставили нас модернизироваться под дулом орудий, — сказал Матида. — Мы проглотили обиду и отбросили тысячу лет традиций, но вы нас так и не приняли. Когда мы попытались подражать вам в создании своих империй, вы уничтожали нас атомными бомбами. Потом вы вынудили нас покориться вашей воле снова, на этот раз своими большими идеями о демократии и правах человека.
Некоторые слушатели ерзали, чувствуя неловкость, и кашляли. У Матиды был тяжелый взгляд и
