этого олуха Ниса. Возможно, это еще как-нибудь выяснится, но если нет, остается лишь надеяться, что убийца, чтобы получить оружие, сам найдет способ дать ему о себе знать. Ну а если этого не случится, кинжал в конце концов и вправду придется преподнести Клавдию. Но в любом варианте, осуществится убийство или не осуществится, нельзя допустить, чтобы Лавиния, вполне способная распустить язык и выложить все, что ей известно, кому бы то ни было, имела такую возможность. Никак нельзя. Она должна умереть, как только выполнит свою задачу.
Это, конечно, будет печальной потерей, но на его, Вителлия, век хватит и других женщин, которые смогут утешить его.
ГЛАВА 52
Процессия удалялась по дороге на Камулодунум, и, когда хвост ее покинул лагерь, на служившем местом сбора плацу сделалось тихо. Издали еще доносились приветственные восклицания и звуки труб, а здесь ветер уже гонял по истоптанной земле брошенные гирлянды и вздымал осыпавшиеся цветочные лепестки. По небу же он гнал серые, грозившие пролиться дождем облака.
Впрочем, то тут, то там все еще виднелись маленькие группы людей, как римлян, так и горожан. Последние явились в лагерь, чтобы полюбоваться ознаменовавшим начало празднества парадом легионов, которые, когорта за когортой, в отчищенных до сияния (что стоило солдатам не одного часа трудов) доспехах, прошли мимо Клавдия, официально приветствовавшего добывших для него победу легионеров. После торжественного марша легионы были распущены, и в покоренный город император и римские орлы вступили под охраной преторианцев. Стоявшие по обеим сторонам ничем не мощенных улиц Камулодунума бритты взирали на своих новоявленных господ с хмурым унынием побежденных.
Катон, отшагавши свое, оставил оружие и доспехи в палатке и по виа Претория вернулся к центральной площади лагеря. Незадолго до построения своей центурии он получил послание от Лавинии, просившей его после того, как процессия удалится в город, встретиться с ней возле штабных шатров. Послание было кратким, никаких обычных между ними еще так недавно нежностей не содержало, и зачем ей понадобилась эта встреча, в нем тоже не говорилось. По приближении к условленному месту он принялся высматривать девушку и вскоре увидел ее сидящей на одной из деревянных скамеек, установленных на земляной насыпи между шатрами и плацем. Лавиния, теребя складки туники, рассматривала что-то, лежавшее у нее на коленях, и Катон, подходя, приметил блеск золота и какие-то красные вспышки, но, заметив его, девушка тут же завернула неизвестный предмет в алый шейный платок и убрала.
— А, Катон. Вот ты и пришел, — заговорила она. В голосе ее слышались нервные нотки. — Садись, поговорим.
Он медленно сел на некотором расстоянии от нее, и она к нему не придвинулась, как непременно поступила бы раньше. Девушка молчала и смотрела себе под ноги, явно не желая встречаться с ним взглядом. Неловкая пауза затягивалась. Наконец Катон не выдержал:
— Ну и что ты хотела мне сказать?
Лавиния взглянула на него с выражением, опасно граничившим с сочувственным.
— Я не знаю точно, как мне все это выразить, поэтому, пожалуйста, не перебивай.
Катон кивнул и нервно сглотнул.
— В последние дни я много думала о нас с тобой… о том, как на самом деле далеки наши миры. Ты солдат… и, по словам моей госпожи, хороший солдат, а я всего лишь домашняя рабыня. Ни у тебя, ни у меня в обозримом будущем нет никаких перспектив, и мы никогда не сможем проводить много времени вместе… Ты понимаешь, что я хочу сказать?
— О да. Что я получил отставку. Выражаешься ты иначе, но суть от этого не меняется.
— О, Катон! Не воспринимай это так.
— А как? Философски? Рационально? Отбросить все чувства и согласиться с тем, что это весьма разумный исход?
— Что-то в таком роде, — мягко сказала Лавиния. — Все лучше, чем переживать понапрасну.
— Так, по-твоему, я переживаю понапрасну? — воскликнул Катон, побледнев от обиды и гнева. — Да. Мне следовало догадаться, чем все это кончится. Меня предупреждали насчет тебя. Мог бы послушать умных людей, но ведь нет — позволил тебе меня использовать!
— Я тебя использовала? Что-то не припоминаю никаких жалоб на то, как я это делала, скажем, в ту ночь в Рутупии. Я просто увлеклась тобой, а остальное додумал ты сам. Не стоит придавать случившемуся такое уж значение. Развлеклись, и ладно, а теперь нужно жить дальше.
— И это все? Ты уверена? Я имею в виду, ты больше ничего не хочешь мне сказать?
— О чем ты говоришь? — с опаской спросила Лавиния.
— Не знаю в точности, — холодно и с достоинством ответил Катон. — Но я думал, может быть, тебе захочется сообщить мне, что в твоей жизни появился новый мужчина.
— Новый мужчина?
— Прости. Мне следовало сказать, что в твою жизнь вернулся прежний возлюбленный.
— Я не знаю, о чем ты говоришь.
— Неужели? Я бы предположил, что твои маленькие встречи с трибуном Вителлием должны быть тебе более памятны. Уверен, он бы обиделся, узнав, что ты забываешь о нем, едва высвободившись из его объятий.
Охваченный яростью, Катон вскинулся и, чтобы не ударить Лавинию, сунул руку за пазуху, где его пальцы впились в спрятанную там повязку, о которой он уже и не помнил. Вытащив повязку, юноша тупо уставился на нее. Лавиния проследила за его взглядом и слегка отстранилась, отчего расстояние между ними сделалось еще больше.
— Ладно, Катон. Раз уж ты настаиваешь, я расскажу тебе обо всем.
— Буду счастлив послушать.
Она проигнорировала его сарказм, с холодным спокойствием выдержала горящий гневом взгляд и продолжила:
— С Вителлием я познакомилась гораздо раньше, чем с тобой, но любовниками мы стали не сразу. Он мне очень нравился, но поначалу не обращал на меня внимания. Правда, потом мы все же стали встречаться, и все бы хорошо, но этот идиот Плиний застукал нас и все испортил. Ну а потом я встретила тебя.
— И сочла подходящим, чтобы меня использовать.
— Думай как хочешь, Катон, — пожала плечами Лавиния. — В то время я чувствовала себя очень одинокой и уязвимой. Мне нужна была чья-то поддержка, и, когда стало ясно, что ты увлекся мной, я за тебя ухватилась.
— Ах, какая трогательная история.
— А ты не можешь обойтись без колкостей? Неужто ты думаешь, будто таким способом можно вернуть любовь?!
— Уже не думаю.
— Так никакой любви между нами и не было. Ты представить себе не можешь, как мне надоело изображать перед тобой наивную, безграмотную рабыню.
— Причем изображать не слишком удачно. В твоей речи то и дело проскальзывало нечто литературное. Не иначе как от трибунов своих нахваталась.
— Катон! Перестань язвить!
Они сердито уставились друг на друга. Катон отвел глаза первым, и тут его взгляд упал на повязку. Юноша застыл.
— Ты действительно мне понравился, — продолжила Лавиния как можно мягче. — Правда, по-своему, но понравился, однако чувства, которые я питала к Вителлию, были гораздо глубже, и когда он… Катон?
Катон, медленно наматывая повязку на руку, не слушал.
