— Понимаю, — пробормотал Катон. — Что ж, делай что можешь.
Царь лежал в постели, из-под наложенной на рану повязки выглядывало совсем бледное обострившееся лицо. Старик дышал, но грудь колыхалась так слабо, что он казался мертвее покойника.
— При любом изменении немедленно дай мне знать, — сказал Катон лекарю.
— Разумеется, командир.
Катон отступил от кровати, собираясь направиться к двери, выводящей в большой зал, но перед тем, как покинуть спальню, помедлил. Дверь в противоположной стене вела в палату приемов, и оттуда неслись разгоряченные голоса: там шло нестихающее обсуждение неслыханного доселе события и мер, какие должно принять в связи с ним. Затем Квинтилл громогласно призвал всех к молчанию. Юношу так и подмывало подойти ближе, чтобы хоть что-то расслышать, но присутствие лекаря остановило его. Выйдя в большой зал, он увидел сидевшего на ближней лавке Макрона и поспешил подсесть к другу.
— Никаких, значит, улучшений? А что говорит хренов медик?
— Немногое, — ответил Катон, сознающий, что его появление из царской спальни приковало все взоры. — Артакс сильно ранил царя. Тот потерял много крови, но череп цел. Он может выжить.
— Лучше бы ему так и сделать, — буркнул Макрон, оглядывая помещение. — А то у меня есть ощущение, что кое-кто из собравшихся был бы лишь рад смене власти. Далеко не все нас тут жалуют.
— Ничего странного, — пожал плечами Катон. — Но, думаю, они просто растеряны.
— Растеряны?
От удивления Макрон повысил голос, и многие лица, освещенные пляшущим пламенем развешанных по стенам факелов, повернулись к нему. Центурион придвинулся ближе к товарищу.
— Шайка растерянных кельтов? Ну надо же! Вот уж не чаял такого увидеть.
— Вряд ли их можно за это винить. Если царь умрет, они одним махом лишатся и его, и того наследника, которого он мог бы назвать. Взамен Артакса. Все может случиться, а имя преемника неизвестно. Советники Верики избирают кандидата в правители. Будем надеяться, что Квинтилл убедит их поддержать лояльного к римлянам человека.
— А где, кстати, он, наш лощеный трибун?
— Сейчас на совете, в палате приемов.
— Надо думать, распускает там перья?
— Вряд ли, — пробормотал Катон. — Перьями тут не возьмешь. Надеюсь, он не настолько туп, чтобы не понимать, чем чреваты последствия изменения отношений здешних жителей с Римом, и нагонит на атребатов достаточно страху, чтобы они проявили благоразумие. Для нашего и для общего блага.
Макрон помолчал, потом тихо спросил:
— Как думаешь, у него это выйдет?
— Кто знает?
— Есть ли соображения, кого они выберут?
— Тинкоммий, кажется, — кандидат очевидный, — ответил Катон после краткого размышления. — Или он, или Кадминий. Если совет склонится к миру с Римом.
— Я думаю так же, — кивнул Макрон. — Но, по мне, Кадминий получше.
— Кадминий? Не уверен, что мы хорошо его знаем.
— А ты считаешь, будто Тинкоммия видишь насквозь? — Макрон с вызовом покосился на друга. — Настолько, чтобы доверить ему свою жизнь? По мне, так нам вообще опрометчиво всецело полагаться тут на кого-то.
— По мне, тоже. — Катон запустил грязную пятерню в волосы и нахмурился: — Но мне все же кажется, если кому-то из них и можно верить, так только Тинкоммию.
— Нет. Я не согласен.
— Почему?
— Трудно сказать, — пожал плечами Макрон. — Просто есть чувство, что во всей этой заварухе с Артаксом что-то не так.
— С Артаксом? — фыркнул Катон. — Мне, например, всегда казалось, будто он что-то затевает, особенно после того, как я отделал его на плацу. Никогда ему не доверял… ни на кончик мизинца. И оказался, как видишь, прав.
— Здесь не поспоришь.
— Я, кстати, вообще понятия не имею, о чем думал Верика, когда провозгласил его своим наследником. Это было все равно что приговорить себя к смертной казни.
— Погоди, Катон, — покачал головой Макрон. — Ты сначала подумай. То, что совершил Артакс, совершенно бессмысленно. Верика стар, вряд ли он долго бы протянул. Почему бы Артаксу было просто не подождать своего часа?
— О, Макрон, ты ведь знаешь, каковы эти люди, — неприметным кивком указал Катон на расхаживавших по залу атребатов. — Они опрометчивы, нетерпеливы. Бьюсь об заклад: когда Артакс во время охоты заметил, что царь остался один, ему вдруг вошло в голову, что путь к трону можно и сократить. Нам повезло, что там оказался Тинкоммий.
— Ну… раз ты так считаешь.
— Пойми, во главе Каллевы Риму напрочь не нужен кто-нибудь вроде Артакса. У нас довольно хлопот с Каратаком, который никак не уймется, и нам теперь не хватает только беречь свои спины от изменивших свои симпатии атребатов. Нам в этом случае придется туго. Для нас Тинкоммий — замечательный выход. Но, впрочем, с другой стороны…
— Ну?
— Не могу отделаться от ощущения, будто все закручено круче, чем мы представляем. Кажется, дело далеко не закончено.
— Ой, да брось ты, Катон! — Макрон ткнул приятеля в плечо кулаком. — Ну когда тебе наконец перестанет во всем мерещиться только дурное? Сколько нас помню, у тебя на языке лишь одно: самое худшее еще впереди! Да кому это надо? Честно советую, возьми себя в руки, малыш. А лучше, возьми этот рог. Давай я налью. Ничто так не радует истинного мужчину, как дно осушенной им до капли посудины.
На миг Катона кольнула обида: ну сколько, в конце концов, можно называть его «малышом»? Ладно еще — полгода назад. Это, положим, было в чем-то и справедливо, но уж теперь-то он, как-никак, не простой оптион, а отнюдь не случайно представленный к своему званию центурион Второго прославленного в боях легиона. Но свою вспышку негодования юноша в то же мгновение подавил: нельзя, чтобы два римских командира демонстрировали хоть малейшие разногласия, да еще на глазах у сборища возбужденных бриттов. Поэтому он заставил себя осушить наполненный боевым товарищем рог, а потом, процедив сквозь зубы обычную для местного пива скапливавшуюся внизу жижу, поставил опустошенный сосуд возле готовно приподнятого Макроном кувшина.
— Вот так-то лучше, — улыбнулся в ответ ветеран. — Раз уж нам все равно надо бы подождать тут трибуна, так давай извлечем из этого побольше пользы.
Они сидели за дощатым столом и пили пиво, подставляя промокшее облачение восхитительному теплу, исходящему от жаровни, и постепенно над складками ткани стали струиться вверх тонкие завитки пара. Катон, куда менее крепкий на хмельное, чем друг, через какое-то время совсем разомлел и откинулся на стену, сонно моргающие глаза его вдруг закрылись, а спустя миг на грудь упал подбородок. Молодой центурион заснул.
Макрон удивленно разглядывал юного дуралея, но тормошить его не стал. По правде сказать, он испытывал при виде этого проявления слабости своего рода удовлетворение. Конечно, он совсем недавно от всего сердца поздравил Катона с новым званием, однако внутри себя все же считал, что его собственный опыт стоит намного большего, чем пусть даже ярко выраженные способности еще мало чего повидавшего человека. Нет, парень, разумеется, прослужил пару лет под Орлами, он, безусловно, смел и находчив — и, кстати, проявил это в самых отчаянных обстоятельствах, но ему ведь при всем при том еще не стукнуло и двадцати.
Даже в колышущемся оранжевом свете лицо юноши было безукоризненно гладким, не то что обветренные, задубелые, покрытые шрамами и морщинами физиономии старых служак, и недалеко ушедший от них в этом смысле Макрон испытал что-то вроде отцовской нежности, прежде чем запил это чувство добрым глотком пива, а после еще раз обвел помещение взглядом. Тревога и напряжение буквально висели
