скопление соломенных крыш главного города атребатов. Катон последний раз огляделся и крикнул:
— Вперед!
Двое римлян, бросив щиты, со всех ног припустили следом за теми, кто уже мчался к Каллеве, надеясь найти там спасение. Дуротриги с дикими победными воплями преследовали беглецов, а слишком медлительных или парализованных паникой беспощадно рубили. Катон с Фигулом бежали, пригнувшись и чуть в стороне, поэтому привлекли к себе взоры лишь немногих опьяненных торжеством дикарей, а желающих настичь их оказалось и того меньше. Но легко расправлявшихся с безоружными одиночками варваров ждал сюрприз. Римляне были вооружены и прикрывали друг друга, так что все рискнувшие к ним приблизиться дуротриги валились наземь, находя свою смерть.
Отбившись от них, они пробежали где-то около мили, когда Фигул неожиданно потянул Катона за руку.
— Эй!
— Что?
Катон обернулся, тяжело дыша. Бросок на такое расстояние в плотном подкольчужнике и кольчуге дался ему нелегко. Вокруг врассыпную неслись к Каллеве уцелевшие бойцы обеих когорт. Дуротриги на поле боя обирали павших и добивали раненых атребатов.
— Смотри!
Фигул указал в сторону обгоревших, все еще слабо дымящихся колесниц.
— Там, наверху!
На гребень холма, за которым ранее укрывались ударные силы дуротригов, галопом вылетели всадники. Они помчались вниз и, достигнув долины, развернулись широкой цепью, погоняя коней и преследуя удиравших по травянистой равнине Волков и Вепрей.
— Дерьмо! — Все еще задыхаясь, Катон расстегнул пряжку. — Бежать! Бежать не останавливаясь, во все лопатки!
Пока он ослаблял ремешки и стаскивал через голову увесистую кольчугу, неподалеку зазвучали страшные крики настигнутых всадниками в высокой траве беглецов. Бросив на землю обременительное снаряжение и зажав в руке меч, он устремился следом за уже вырвавшимся вперед Фигулом. Однако примерно на полпути к Каллеве давно уже не беспокоившая его рана в боку вновь напомнила о себе.
Вопреки утверждениям лекарей, она замечательно подживала, но сейчас из-за колоссального напряжения битвы и бегства под его ребрами вдруг полыхнула такая острая боль, что каждый вздох для него стал мучением. Сердце бешено колотилось, этот стук отдавался в ушах, почти заглушая все прочие звуки, включая вопли умирающих, ликующие крики дуротригов и топот конских копыт. Вражеские всадники неутомимо охотились за убегающими от них атребатами.
Катон заставлял себя двигаться, зная, что любая заминка навлечет на него верную смерть. Меч тяжело оттягивал его руку, но он на бегу только крепче сжимал рукоять. Он бежал, не разбирая дороги, и, когда в миле от ворот Каллевы путь ему пересекла петлявшая по равнине речушка, ничего не заметив, ввалился в нее. Подмытые берега ручья нависали над руслом, и Катон понял, что происходит, лишь когда земля ушла из-под ног, а сам он шлепнулся в воду. Она оказалась ледяной, и это встряхнуло его. С огромным усилием Катон привстал на колени и огляделся, ища выроненный при падении меч. Клинок поблескивал под гладкой водной поверхностью всего в нескольких локтях от него, и центурион уже было потянулся к нему, но тут услышал близкий стук конских копыт.
На том берегу смутно заколебалась тень всадника, едущего на лошади, и Катон, снова скорчившись, попятился к берегу, вжимаясь под нависающую земляную губу. Спустя миг прямо над ним простучали копыта. В воду посыпались комья глины и мелкие камни. Тень замерла, и Катон затаил дыхание. И тут случайный блик солнца сверкнул над клинком, а тот ответно сверкнул в его свете.
Мгновенной вспышки оказалось достаточно, чтобы привлечь внимание дуротрига. Всадник соскочил с конской спины и прыгнул в речушку, обдав римлянина фонтаном брызг. Он пошагал по мелководью к мечу, и Катон понял, что враг сейчас подхватит оружие и повернется. Размышлять было некогда: едва дуротриг наклонился, центурион бросился ему на спину.
От толчка они оба упали, но центурион был наверху и попытался использовать преимущество, потянувшись руками к горлу врага. Он нащупал его и что было силы сжал пальцами мускулистую шею. Всадник распрямился, поднявшись с каскадом брызг из воды, и, закинув руки за голову, попробовал освободиться от хватки. Поскольку ему это не удалось, он продвинул свои руки дальше с явным намерением выдавить глаза напавшему на него человеку. Но прежде чем это произошло, Катон двинул варвара в поясницу коленом и с одновременным боковым мощным рывком снова втолкнул врага в воду, навалившись сверху всем весом.
Однако бритт был слишком сильным, и ему хватило одного судорожного усилия, чтобы положение поменялось. Теперь римлянин лежал под водой, а противник на нем, лицом к ясному небу. Падение ошеломило Катона. Придавленный тяжестью чужого тела, он едва успел закрыть рот, сознавая, что счет его жизни пошел на мгновения. Горящие легкие жаждали воздуха, но, чтобы глотнуть его, требовалось отпустить дикаря, а это конец, причем скорый и неминучий. Впрочем, конец был уже близок и так, но тут, почти теряя сознание, боковым зрением юноша уловил, как в воде что-то блеснуло.
Меч! Катон повернул голову и увидел, что вполне может дотянуться до клинка, мирно лежавшего на галечном ложе. Он разжал хватку ка вражеском горле и левой рукой зажал противнику рот. Правая его рука с плеском погрузилась в воду и нашарила рукоять. Катон перехватил меч и, напрягая последние силы, вогнал его снизу варвару в спину.
Противник конвульсивно дернулся, потом дернулся снова в попытке избавиться от клинка, но Катон все давил на него, то ослабляя нажим, то опять с яростью отчаяния проталкивая сталь в тело. Сопротивление ослабевало, и в конце концов центурион вывернулся из-под вражеской туши и сел прямо в расплывавшемся по ручью алом облаке, глухо кашляя и пытаясь вздохнуть. Он посмотрел на врага. Тот так и лежал на спине, а из груди его торчало острие римского меча, пронзившего ему сердце. Кровь толчками выбивалась из раны и медленно смешивалась с неспешным потоком. Голова убитого запрокинулась, погрузившись в воду, открытые глаза уставились прямо в небо, волосы, увлекаемые вниз по течению, змеились, подобно полоскам росшей у берега тины. Как только Катон смог набрать в легкие воздуху, он перевалил врага на бок, уперся в его спину сапогом и, потянув за рукоять, высвободил меч. Клинок вышел наружу, открыв путь струе крови, а Катон тут же бросился к берегу и пополз вдоль него прочь от места схватки. Наверняка дуротриги заметят оставшуюся без всадника лошадь и, надо думать, захотят выяснить, почему это так. Мелькнула мысль, а не стоит ли самому сесть верхом и попробовать ускакать, но Катон решил не рисковать понапрасну. Наездник он был, что говорить, еще тот, а вот дуротриги — напротив. Скачка с ними наперегонки наверняка закончилась бы для него задолго до желанного финиша.
Исходя из этих соображений, он пробирался вниз по течению прочь от врагов и вроде бы в правильном направлении, поторапливаясь, насколько возможно, и в то же время навострив слух, чтобы расслышать, когда наткнувшиеся на труп соплеменника дуротриги понесутся в погоню. Однако все было тихо, но, одолев с четверть мили и почувствовав дрожь в конечностях, Катон понял, что слишком измотан и больше не выдержит гонки. Нужно куда-то спрятаться, передохнуть, набраться сил, а уж потом поискать способ пробраться в город, где наконец можно будет ощутить себя в безопасности.
В безопасности? В Каллеве? Что за вздор? Катон мысленно выбранил себя и потер подбородок. Обе когорты наголову разбиты. Единственно как-то противостоять дуротригам в городе сейчас может лишь горстка гарнизонных служак да отряд личных телохранителей Верики. Стоит врагу понять это — и Каллева обречена.
Затем он подумал о Макроне и Тинкоммии. Пережил ли весь этот кошмар хоть один из них или они оба погибли, и их тела валяются сейчас где-то в высокой траве, суля пир стервятникам, уже кружившим над полем боя в лучах поднимающегося к зениту светила.
Осторожно огибая речную излучину, Катон перебрался через поваленный наземь ствол. Дерево было вывернуто с корнями, под их узловатым сплетением, судя по выбросам грунта, вырыли нору барсуки. Молодой центурион втиснулся в маленькую берлогу и торопливо разворошил мечом землю над лазом. Почва осыпалась, ее комки почти завалили нору, а заодно и ее нового обитателя. Конечно, вздумай кто-то проверить, нет ли кого под корнями, беглеца мигом бы обнаружили, но лучшего убежища все равно не предвиделось. Римлянин лежал неподвижно, прислушиваясь к доносившемуся через крошечное отверстие
