Монах благодушно поглядывал на нас сквозь очки в золотой оправе. За пять лет, прошедших с нашей прошлой встречи, он ничуть не изменился. Хотя монах утверждал, что ему уже за шестьдесят, ему с таким же успехом могло быть тридцать пять. В качестве антивозрастной терапии религия оказалась куда эффективнее пластической хирургии.
Наш гость последовал в гостиную, и мы поспешили за ним. Я собиралась выяснить, почему этот человек стал так важен для моей дочери. А еще спросить, что он думает о войне на Шри-Ланке и какие у него планы (если, конечно, у него есть планы) касательно Лидии.
Устроившись в кресле у камина, монах принялся рассказывать о своих путешествиях. Обаятельный, уверенный в себе и во всех смыслах неприкосновенный – таким он показался нам в первый вечер. Этот человек из другого мира спокойно обращался к Лидии как к своей ученице. Я беспокоилась, оказываем ли мы ему то почтение, к которому он привык. Но если что и было не так, Лидия, сидевшая возле него на коленях со смиренно сложенными руками, явно это компенсировала. Джону наш гость тоже очаровал.
Я была рада, что монах прибыл вечером и нам не нужно думать, чем его кормить. Пока он рассказывал о благотворительных программах и лекциях, которые он будет читать в Мельбурне, кот ходил кругами вокруг кресла, вкрадчиво мурлыкая и стараясь привлечь его внимание. Что бы ни очаровало Джону – складки широкого одеяния или экзотические запахи дальних стран, – он явно пытался покорить гостя. Я нервно следила за тем, как Джона пытается забраться под подол монашеского платья.
– Кыш! – тихо сказал наш гость и легонько пнул кота.
Тот пулей отскочил от кресла, удивленно моргнул и встряхнулся. Придя в себя, Джона забрался на когтеточку и начал шумно вылизываться.
Когда люди не пьют и не едят после полудня, им обычно незачем засиживаться допоздна. Лидия проводила Учителя наверх, и мы тоже стали укладываться. Если повезет, комната покажется ему достаточно кельеподобной, и он почувствует себя как дома. Хотя последнее, конечно, уже лишнее.
На следующее утро я обнаружила Лидию копающейся в холодильнике. Рис с овощами для гуру уже стоял на подносе, но дочь наполняла едой еще одну тарелку.
– А это для кого? – поинтересовалась я.
– Для Будды, – торжественно ответила Лидия.
– Будда будет это есть? – недоверчиво спросила я.
– Это
Я снова почувствовала себя униженной и недалекой. Я же не пыталась смеяться над ней или ее верованиями! Но и скрывать свое невежество тоже не считала нужным. Да, наверное, поспешили мы жить с монахом под одной крышей…
Ученики и последователи – в основном из западных районов – приходили к нам, чтобы выразить почтение Учителю и послушать его рассказы об изменениях в монастыре. Конечно, монахини радуются новой кухне, но останавливаться на этом гуру не собирался. Он мечтал о том, что когда-нибудь на горе над монастырем будет возвышаться огромная статуя Будды.
В перерывах между приемами гостей я расспрашивала монаха о его прошлом. Он вырос в бедной деревеньке и привязался к Великому Учителю. Гуру показывал мне фотографии величественного монаха, который жил и здравствовал, несмотря на более чем достойный возраст (ему было больше девяноста лет).
В молодости наш гость провел несколько лет, медитируя в пещере, часть которой была в дальнейшем переделана в жилое помещение. Сам он перебрался в монастырь на горе, а в пещерном доме сейчас живет молодой монах, столь же ревностный сторонник медитации. Это место так и осталось центральной частью монастыря.
После полудня мы повезли монаха в ботанический сад. Пока мы любовались озером, я спросила его о разнице между буддизмом на Шри-Ланке и в Тибете. Ответ был многословным и содержал отступления о возможном просветлении Филиппа, но я надеялась, что это можно списать на языковой барьер. К счастью, муж не слышал, о чем мы говорим, – его куда больше занимал черный лебедь.
Я решила сменить тему и сказала монаху, что он привиделся мне вскоре после операции. Тот откинул голову назад и довольно рассмеялся.
– У меня получилось! – объявил он. – Да! Получилось!
То есть теперь в его репертуаре еще и телепортация. Я не знала, кто из нас был более сумасшедшим – он, поскольку искренне верил, что перенесся в пространстве, или я, потому что видела его своими глазами.
На следующий день порядок вещей несколько изменился. Монах изъявил желание почтить нас своим присутствием за обедом, если, конечно, все блюда будут вегетарианскими и мы накроем стол до полудня.
Поскольку это произошло в воскресенье, мы ждали в гости Роба и Шантель. Я послала им эсэмэски, предупреждая, что нужно приехать пораньше.
Не могу сказать, что за обедом царила дружеская и расслабленная атмосфера. Сидящий за столом монах все-таки вносил свою лепту. Тем не менее мы старались, как могли: вежливо передавали друг другу салат, хлеб и тушеные бобы. Правда, я заметила, что Роб тоскливо поглядывает на блюдо с ветчиной в холодильнике, но делал он это очень аккуратно.
Джона, слава богу, оправился от вчерашней одержимости нашим гостем и вел себя почти нормально.
Когда тарелки наконец были наполнены, вилки занесены, а мы готовы приступить к трапезе, монах вдруг напомнил нам, что настало время благословения. Приборы грустно легли на стол, и мы смиренно склонили головы.
– Он собирается читать молитву? – шепотом спросила я у Лидии, искренне огорченная нашей грубостью. Но честное слово, кто мог предположить, что буддисты тоже молятся перед едой? Хотя, если подумать, благословение пищи, скорее всего, универсальная религиозная практика.
Монах подошел к делу очень ответственно. Сперва он благословил землю, которая произвела еду на нашем столе, а также дождь, солнце и фермеров, которые ее вырастили. Мы согласно кивнули и схватились за вилки, но оказалось, что молитва еще не закончена! Приборы вернулись на место, мы снова склонили головы и принялись изучать содержимое тарелок, пока монах благодарил людей, доставивших еду в город…
В гостиной воцарилась тишина. Подобно воздушному шару, она заполнила комнату и прилепилась к окнам. Роб вопросительно посмотрел на меня через стол. Сидевший рядом с ним Филипп, казалось, был погружен в сложные математические вычисления. Катарина прижала подбородок к груди и задумалась о чем-то своем. И только Лидия и монах вели себя совершенно естественно и словно наслаждались тишиной.
А потом началось. Из прачечной донесся шаркающий звук, а потом резкий хлопок. Мы с Катариной переглянулись, поскольку обе понимали, что это означает. Джона выбрал самый подходящий момент, чтобы воспользоваться кошачьим туалетом. Шарканье переросло в целенаправленное царапанье: разбойник раскопал наполнитель и теперь радостно шкрябал когтями по пластиковому дну лотка. Шкррр-шкррр, шкррр-шкррр, все быстрее и быстрее, пока у всех не возникло впечатление, что в соседней комнате роют канаву.
Монах глубоко вздохнул и начал благословлять людей, хранивших нашу еду, и продавцов, которые расставили ее на полках в магазине. Шкррр-шкррр-шкррр! Джона ясно давал понять, что он обо всем этом думает. Катарина едва сдерживала смех. Она понимала, что ведет себя совершенно несерьезно, но ничего не могла поделать. И что самое плохое – ее пример был жутко заразителен!
Не знаю, как такое случилось – возможно, организм среагировал на стресс последних дней, – но я тоже начала хихикать. Роб и Шантель сидели с абсолютно непроницаемыми лицами. У Филиппа было выражение, как у директора похоронного бюро. Они прекрасно держали эмоции под контролем, и только я не могла с собой справиться. Я пыталась не смеяться, но от этого начинали болеть ребра. Чем старательнее я подавляла хихиканье, тем громче оно становилось, пока не начинало напоминать какой-то ослиный крик. За последние тридцать лет я впервые оказалась в такой ситуации! Я честно изобразила приступ кашля, но мне никого не удалось одурачить. Особенно отчаянно покрасневшую Лидию.
Когда обед закончился, монах извинился и удалился к себе в комнату. Складывая посуду в раковину,
