Кошки-дочери. Кошкам и дочерям, которые не всегда приходят, когда их зовут

Лидия смерила нас с Катариной взглядом, от которого покрылись бы инеем тропики.

На следующий день, когда мы прощались с монахом, я не чувствовала ничего… Кроме огромного облегчения!

27 Тоска

Счастье – новая розовая ленточка

Вскоре после визита монаха Лидия отвезла меня в клинику, где мне должны были сделать новый сосок. Грег заверил, что это будет простая «косметическая» операция на сорок пять минут – ничего общего с тем, что он проделал семь месяцев назад. Он сказал, что с новым соском я смогу носить тонкие летние майки. Да, мы с ним действительно жили на разных планетах…

Я могу понять, почему некоторые женщины после реконструкции груди не хотят идти на еще одну операцию. Меня миниатюрная вертолетная площадка на месте соска заставила задуматься лишь два раза: когда посторонняя женщина случайно зашла ко мне в кабинку для переодевания и когда я выходила из душа и Филипп отвел глаза.

Но раз уж я озаботилась новой грудью, почему бы не довести дело до конца? Да и Грегу не терпелось добавить «вишенку» на пирожное, которое он создал своими руками.

Хотите, чтобы разговор сошел на нет, – упомяните, что собираетесь делать новый сосок! Если бы вам нужна была новая мочка или палец на ноге, собеседник, скорее всего, проявил бы вежливый интерес. Но произнесите слово на букву «с» – и он уже не знает, что сказать. Потому что соски – это сексуально.

Тем, кто мог побороть смущение, я рассказывала, что Грег срежет пару сантиметров с левой ареолы и пересадит их на правую грудь, при этом создавая узелок из кожи в центре будущего соска, чтобы тот обрел нужную форму. Одновременно с этим он займется небольшой кожной складкой, напоминающей собачье ухо, которая образовалась в месте шрама у меня на животе.

То обычное для Грега рабочее утро я воспринимала совсем иначе, поскольку мы находились на разных концах скальпеля. Сведущие люди говорят, что «маленьких операций» не бывает. Дрогнет инструмент, трубка войдет не в то место, и…

Я прошла через уже знакомые процедуры – оставила в специальном шкафчике одежду и драгоценности, а также свое достоинство и все, что связывало меня с внешним миром. Да, в больницах дело обстоит именно так. Ты подчиняешься. Если напоминать себе о том, что хирурги и медсестры получили специальное образование, становится чуть легче. Они знают, что твоя жизнь подобна испуганному воробышку у них в руках.

Если бы хирургическая бригада была рок-группой, хирург стал бы ведущим гитаристом, а медсестры взяли бы на себя бэк-вокал. Парень с тележкой сел бы за ударные. Анестезиолог? Ему подошла бы бас- гитара. Как и большинство бас-гитаристов, они отличаются скромным эго – по сравнению с хирургами, во всяком случае. Анестезиолог понимает, что его работа важна, но чувствует себя недооцененным. Пока вы еще в сознании, имеет смысл наладить с ним отношения, ведь у него больше всего возможностей незаметно вас прикончить.

Лежа на спине в голубой шапочке для душа, я пыталась включить обаяние, но анестезиолог никак не реагировал на мои потуги.

– Быстро вы! – заметила я, когда он, задав всего три вопроса, кивнул медсестрам, чтобы меня везли в операционную.

– В прошлый раз вы пролежали семь часов под наркозом, – довольно холодно ответил он. – Сорок минут для вас не проблема.

Укол иглы. Холодная жидкость проникает в вену. Спокойной ночи.

Пробуждение было постепенным. Болит живот. И голова. Тошнит. В горле пересохло. Но хуже всего – табличка на двери со словами «Ренгеновские снимки оставляйте здесь». Медсестра спросила, хорошо ли я себя чувствую. Как я могу себя хорошо чувствовать, если тут ошибка в слове «рентген»? Я бы никогда не доверила им свою жизнь, если бы знала, что у них так плохо с орфографией.

Дома я, гримасничая от боли, меняла пропитанные кровью повязки. Пытаясь вернуть себе облик «нормальной» женщины, я опять нашла проблемы на свою голову.

Иногда я задумывалась, а как бы поступила мама в подобной ситуации. Для женщины своего поколения она придавала внешности огромное значение. Врожденное чувство стиля помогало ей кружить мужчинам головы даже в семьдесят лет. Она искренне пыталась передать его и мне. Когда мы покупали мой первый лифчик, я удивилась тому, как новый предмет одежды врезается в тело. Вскоре после этого я стала обладательницей пояса с подвязками и чулок, гигиенического пояса с огромными безопасными булавками, запаса прокладок размером с доску для сёрфинга – и корсета. (Он совсем легкий, дорогая! ) Для того чтобы быть «настоящей» женщиной, требовалось слишком много усилий…

Так что, окажись мама на моем месте, она бы не задумываясь легла под нож, чтобы восстановить грудь и сосок. К тому же следовало не забывать о Филиппе. И моем собственном, пусть и довольно умеренном, тщеславии.

Восстановительный период отнял больше времени и сил, чем предполагала «рутинная операция». Лидия вернулась к обязанностям сиделки, заступила на дежурство по кухне и исправно снабжала меня кофе из «Spoonful». Джона тоже сразу понял, что с хозяйкой не все в порядке, и устроился рядом на кровати, словно говоря: «А теперь мы с тобой хорошенько отдохнем, правильно?» Я утешала себя мыслью, что, когда через пару месяцев все заживет, останется только подобрать правильный оттенок соска – и сделать татуаж.

Когда в дверях комнаты появился Филипп с букетом цветов, нашего кота словно молнией ударило. Глаза резко увеличились, уши встали торчком, а усы превратились в провода под напряжением. Яростно мяукая, он соскочил с кровати, подбежал к Филиппу и принялся настойчиво похлопывать его по бедру передними лапами. Цветы, бумага, обертка – нет, это Джону не интересовало. Ему нужна была ленточка!

В своей одержимости ленточками Джона отличался крайней избирательностью. Ему нравились только правильные ленточки от правильного флориста, то есть из магазина «Скажи это на языке цветов», расположенного рядом с нашим старым домом. Если кто-нибудь приходил с другим букетом, Джона всеми силами демонстрировал свое пренебрежение. Нет, сначала он, конечно, тщательно осматривал цветы, но, выяснив, что они перевязаны хрустящей ленточкой или шелковым поясом, терял к ним всякий интерес – презрительно щурил глаза, опускал хвост и уходил.

Но когда приносили правильный букет, радости Джоны не было предела. Как только цветы клали на стол, он тут же набрасывался на них и пытался отгрызть ленточку. Обычно люди пытались его отогнать, а потом, к великому удовольствию кота, разворачивали букет. Как только ленточка оказывалась отдельно от цветов, Джона хватал ее и уносил с видом игрока, только что сорвавшего джекпот.

Светясь от гордости и энтузиазма, он целый день таскал ленточку по дому и всех просил с ним поиграть. Вариантов игры было множество. Можно было водить ленточку по ковру, делая вид, что это змея, или подбрасывать в воздух, чтобы она взлетала, как птица, или прятать ее в подушках, словно мышку. Если никто не хотел с ним играть, Джона обращался за помощью к креслу и бродил у него между ножек до тех пор, пока они не оказывались прочно опутанными ленточкой.

Эта пара становилась неразлучной на неделю – пока объект кошачьей страсти окончательно не утрачивал товарный вид. Но даже тогда Джона отказывался расставаться с потрепанной игрушкой.

Понимая, что он может проглотить пластиковые полоски и заработать серьезные проблемы с пищеварением, я отвлекала его другой игрушкой или тенью на кухонном полу, а сама тайком выбрасывала ленту в мусорное ведро.

Когда Джона принимался искать «утерянную любовь», у меня сердце разрывалось на части. Однажды я не выдержала, пошла к флористу и попросила моток ленточек. Цветов не надо, спасибо. Женщина за прилавком подумала, что у меня остались лишние розы от букета. Когда я рассказала ей про увлечение нашего кота, она искренне заинтересовалась.

– А какой у него любимый цвет? – спросила она, кивая на ряды ленточек, соблазнительно мерцающих на полке.

Если бы Джона оказался здесь, он испытал бы религиозный экстаз.

– Розовый, – ответила я. – Хотя он мальчик. И сиамец – если это хоть как-то объясняет пристрастие к розовому. Но кое-кто говорит, что он тонкинец…