— Понятно.
Он еще постоял, чуть отвернувшись, потом повернулся к нам и спросил:
— Ты хорошо подумала?
— Да.
— Варюша…
Та, разумеется, и не шелохнулась.
— Позвони мне, пожалуйста, если тебе нужна будет помощь.
— Да.
Он еще несколько секунд смотрел на нас, потом быстро сел в машину и уехал.
А я стала плакать. И доплакалась до того, что у меня заболело сердце, живот, голова и заныли зубы. Варя играла с девочками во дворе, а я стояла на балконе второго этажа, смотрела на нее и никак не могла остановиться. Я бормотала «Отче наш», заставляла себя вдумываться в каждую фразу и плакала, пока не выплакала все до последней слезинки. Потом решила — в этой связи вполне могу выпить дополнительную чашку чая сегодня вечером, с вареньем. Прозрачным, густым темно-розовым вареньем из райских яблочек, которое мы купили вчера на рынке у молчаливой старушки.
Вечером в электронной почте я открыла записку от Жени Локтева:
«Леночка, поздравляю тебя. Я ничего не знал о твоей свадьбе. Вы такие с Толей счастливые! Вы хотите знать, не обиделся ли я, что меня не пригласили? Да, ужасно обиделся! Сегодня у меня есть хороший повод поплакать в плохой пьесе. Целую тебя, счастливая. Мне иногда бывает так одиноко, Ленка…»
Как же мне мешает мое материалистическое сознание! Как бы мне хотелось верить так, как верят некоторые — не увязывая школьные курсы физики, истории, биологии с религией, имея всё это в своем сознании в параллели: вот молекулярное строение клетки, вот Великий взрыв, вот рудимент моего хвоста… А здесь — прекрасный мир христианской веры.
Я подчас завидую искренне верующим, особенно неофитам, вновь обращенным, недавно пришедшим к полной и безоговорочной вере, без сомнений и оглядки на открытые законы мироздания, на археологические раскопки и богов других народов, других религий, подчас гораздо более древних и не менее мудрых…
Как будто ничего этого нет, спокойно улыбаясь, отвечать сомневающимся: «Это всё Бог, во всем и везде». Не думая о том, а что же есть Бог. Так он же не велел думать! Он велел — верить. Видно знал, что знание будет не под силу. А вера, наивная и радостная — как раз впору…
Я, к сожалению, понимаю, что не знаю чего-то главного — о мире, о себе. Уже кто-то до меня стал подозревать — а, может, это вовсе не утерянное знание, которое во что бы то ни стало надо найти, чтобы обрести, наконец, целостность в картине мира? Может, это закрытое, тайное знание, которое человеку не стоит и искать?
Как бы я хотела просто читать молитву, которую за время странствий по родной Москве в последние полгода выучила и могу произнести без запинки. Просто читать — и всё. Перекреститься, поклониться и — обрести покой.
Оттого, что мне вдруг помогла молитва, что помогают походы в церковь, я еще больше стала думать — а что все это такое? И что означают эти слова? Почему они именно такие и почему помогают? Не знаю, так ли надо делать, но я говорю молитву не машинально, а пропускаю через себя каждую из пяти длинных фраз.
Доходя до второй — про хлеб насущный и про то, что надо простить «должников», то есть всех, кто задолжал мне по жизни — любовью, правдой, верностью задолжал… — я пытаюсь примерить это к моей реальной жизни, к моим реальным должникам. Примерить и тут же применить — в душе. Понять, что заработать должна на хлеб насущный для себя и Вари, а не гнаться за химерами роскоши, которые все равно не поймаешь — они множатся, дробятся, плодятся прямо у тебя в руках. Простить… Да ведь как хитро сформулировано — прости мне, как я прощаю им…
Как мне хочется думать, что это не случайный набор слов, а действительно некий хитрый, таинственный механизм — общения ли с высшей силой, оздоровления ли собственной души…
«Не введи в искушение, но избавь от лукавого» — говорю быстро я в те мгновения, когда ярость охватывает мое сознание и душу и мне хочется наброситься на Варьку, за то, что она за завтраком скривилась при виде пахнущей ванилью манной каши с изюмом… Ванилин и изюм добавляю я лично, чтобы Варька не кривилась. Поэтому мне хочется заорать: «Я, такая хорошая, добавила тебе ванилин, а ты, дочь Виноградова, такая же сволочь, как и он, ты — кривишься!» Помогают таинственные слова молитвы, которую я стала читать несколько месяцев назад не от глубокого религиозного вдохновения, а просто от отчаяния.
Что касается первой и последней фраз, на которых я раньше спотыкалась — «да святится имя твое, да придет царствие твое…» и «ибо твое есть царствие и сила и слава вовеки…» — то они мне кажутся некими формулами, кнопочками… щелк — подключился, щелк — выключился. Причем даже не просто «щелк», а через быстрое упоминание, обозначение самого главного, на чем зиждется всё остальное. А именно:
кто есть Создатель;
не все получилось, как он хотел, а надо бы;
зависит от меня самой — насколько мне будет плохо или легко, насколько меня будут уважать или презирать, не прощенные мной, рожденные мной, любимые мной…
— А ты поверь — станет проще.
— А ты — объясни мне — почему, как, откуда?..
— А ты не спрашивай!..
Вот и поговорили. Все те же персонажи — христианка с отличницей учебы и комсомолкой в моей душе.
Глава 21
Странно, почему мне Нелька не сказала этого раньше. Когда я отвозила к ней Варю, отправляясь в роддом, она между прочим сообщила:
— Звонила Ольга, я забыла тебе сказать. Искала вас. Она позвонила твоей маме, Лиля дала мой телефон — сама не знала, что той сказать. Я с ней сначала разговаривать не стала, но она еще позвонила…
— Да? — Мне было совсем не до Ольги, я чувствовала, что Максим вот-вот собирается родиться, надо добраться до роддома хотя бы в начале схваток.
— Ну да… Пришлось поговорить с ней. И она мне рассказала, что видела в театре твоего мужа, он познакомил ее со своей мамой и дочерью. Ну, в общем я ей твой телефон красногорский все равно не дала. Правильно?
— Какой дочерью? — спросила я, прислушиваясь к себе — мне казалось, что вот-вот начнут отходить воды, такое странное ощущение было где-то внизу живота и резко заломило поясницу.
— К нему дочь приехала из Канады. Верней, не к нему, она просто приехала, кажется, учиться здесь будет… в академии какой-то… Сейчас же все институты стали академиями…
— У него, что, такая большая дочь? — машинально спросила я. — Подожди, ты сказала — дочь? А когда… когда она приехала?
Нелька не подозревала, из-за чего мы покинули просторы пятикомнатной квартиры. Она, как и все, думала, что дело опять — как всю мою жизнь — в Виноградове № 1. Я ее не разубеждала, пусть лучше так думает, чем жалеет, что мне все изменяют с молоденькими и упругими.
— Не знаю… А что? — Нелька с любопытством посмотрела на меня.
— Нет, ничего. А когда Ольга звонила?
