перепутать ботинки. На самом деле, в моей голове прекрасно уживаются и христианские заповеди, и древние верования славян, оставшиеся в суевериях, приметах и всякого рода волшебных действиях, вроде заговоров. Ну что я могу поделать, если каждый раз мой покойный отец снится мне к дождю и снегу. А если он снится вместе с дедушкой и бабушкой, то жди урагана и штормового предупреждения. Так, может, они первые меня сверху предупреждают: «Ленка! Бери зонтик! Или вообще лучше на улицу нос свой фамильный не показывай!»
В юности, влюбившись в Виноградова и обнаружив, что это взаимно, но лишь до определенного предела — до утра бурной ночи, я пробовала всяческие проверенные столетиями способы укрепить его чувства. К примеру: можно разрезать яблоко, положить в него записку с именем того человека, о котором думаешь, сложить половинки яблока вместе, нашептать волшебные слова: «Сохни, Саша, без меня, как это яблоко» и положить яблоко на окно. Если яблоко начнет засыхать (а не тухнуть), то человек заколдован. Вернейшее средство поселить в мужчине необъяснимую тягу к вам через годы и расстояния — капнуть своей крови в красное вино и дать ему выпить. Можно даже не заговаривать.
Есть и проверенные способы «остуды». В первый вторник молодого месяца надо накалить длинный гвоздь и сунуть его в воду, глядя на месяц и приговаривая: «Именем Адоная, да остынет во мне страсть к рабу божьему Александру». И залпом выпить эту воду, не останавливаясь. Сколько же воды с привкусом горелых гвоздей я выпила до Варькиного рождения!
Надо признаться, в чем-то я очень преуспела. Виноградов так и не отвязывался от меня. То, что случилось сейчас, я объясняю лишь тем, что мне через два года будет сорок лет, а это страшно для мужчины, который рядом. К тому же никто не сказал, что Саша больше не пригласит меня, когда снова поменяется ветер в его королевстве, разделить с ним восторги соития.
Я стояла и смотрела на Садовое кольцо, на высотку на Смоленской, но главное — на небо над домами. Погода была как по заказу. Ясное небо, начинающее розоветь у горизонта. Главное — не загадывать ничего конкретного. Просто надо смотреть, впитать в себя те неизведанные, загадочные флюиды, которые несутся в воздухе в этом месте, на несколько секунд раствориться в том самом розовеющем небе и потом вернуться в себя, уже наполненной новой силой, о природе которой я могу только догадываться.
Все произошло так, как надо. Я постояла лицом к площади Восстания несколько секунд или минут — мне трудно сказать. И вернулась к метро.
Когда я переходила дорогу, сильно загудела машина, остановившаяся у светофора. Я поспешила ступить на тротуар, думая, что уже погас зеленый. Машина загудела снова. Я взглянула на нее. Нет, я, кажется, не знаю такой машины. Разве что Саша опять купил новую. Я подумала: «Мало ли кто кому может гудеть» и повернулась, чтобы идти в метро. Машина загудела опять. Я вновь обернулась. И увидела, как замигали фары аварийной остановки, из машины вышел человек и стал пробираться в потоке двинувшихся автомобилей.
Я смотрела на него и думала: «Вот будет смешно, если я сейчас обернусь, а за спиной у меня стоит красивая двадцатитрехлетняя девчушка с упругими щечками… или газетчица со свежей прессой». Я отвернулась, а человек в это время подошел ко мне и, слегка склонившись, поздоровался:
— Здравствуйте, Лена Воскобойникова.
— Здравствуйте, — ответила я, невероятно смутившись. Интересно, видел он, как я стояла столбом посреди площади Маяковского и смотрела на небо? Не предложит ли сейчас в этой связи свозить меня в клинику слабых психических расстройств?
— Подвезти вас куда-нибудь? — спросил Толя Виноградов.
— К метро, — ответила я.
Он посмотрел на большую букву «М» на торце углового здания.
— К следующей станции, — уточнила я. — А мы разве на этой машине ехали с дачи?
— Эта служебная. Я собираюсь что-нибудь съесть, — сказал он. — Не составите мне компанию?
Я представила Варьку с пачкой сока, терпеливо ждущую меня и обеда, и покачала головой.
— Спасибо. У меня дочка болеет.
— А с кем она? — Толя задал очень правильный вопрос.
— С… — я замялась — говорить, что у меня произошло за это время? Не говорить? Нет, конечно. — С соседкой.
— Лена… — Он посмотрел на меня и не стал продолжать. — Да. Хорошо. К сожалению, из-за пробок не смогу подвезти вас, из центра сейчас не выедешь. А вам сразу надо домой?
Я неуверенно кивнула. Толя тут же заметил это и вопросительно посмотрел на меня. Я улыбнулась. Он тоже улыбнулся. Взял мою руку в перчатке и наклонился, чтобы поцеловать ее. Но это была совсем не та перчатка, которую стоило целовать. Я осторожно высвободила руку, сняла перчатку и поднесла повыше руку, чтобы он больше так не наклонялся. Он взял мою руку в обе ладони, подержал ее чуть-чуть, потом поднес к губам ладонью кверху и поцеловал.
— Позволю себе, раз уж вы на работу ко мне не пошли… — он опять улыбнулся. — Совершенно напрасно, кстати. Скоро буду самым большим начальником. А вы, гордячка, отказались мне кофе подавать.
Я хотела пошутить в ответ, но быстро не смогла сообразить. Он еще раз поцеловал мою руку, теперь уже обыкновенно — тыльную сторону ладони, и отпустил ее.
— До свидания, — сказала я.
— Вы мне тогда звонили… У вас действительно все хорошо?
Я помедлила, посмотрела в его глаза. Оглядела лицо с остатками летнего загара, а может, и зимнего, наверняка природного. Трудно было представить себе Толю Виноградова, валяющегося на топчане в солярии, намазанного кремом для быстрого загара. Хотя… я ведь его совсем не знаю.
Мне трудно было сказать, какое у него лицо. Наверно, моя мама сказала бы: «страшное». Но она и фильмы с Депардье не смотрит из-за того, что он не Делон. Изабелла любит на экране конфетных длинношеих красавчиков. Желательно, чтобы у них были большие глупые глаза и вороватая улыбка. Имеет значение также длина ног, форма ягодиц… Моя покойная бабушка та просто говорила: «У мужчины должен быть красивый затылок!» Почему именно затылок? Вовремя не спросила у бабули, теперь не спросишь.
Я тоже в свое время купилась на пленительную улыбку записного красавца Саши Виноградова. Хотя вот у Нельки муж — лицом так просто урод, а какой при этом гад — дерется, жадный, похотливый…
Я обратила внимание на шрам, сползавший с его виска и перерезавший мочку. Чем это его так, интересно? И где? Он заметил мой взгляд, прищурился, поднял воротник пальто, но ничего не сказал. Пошутить? Сказать, что «шрам на морде» — лучшее украшение для мужчины? Разрядить обстановку, как-то очень сгустившуюся вокруг нас.
Вместо этого я сказала скучным голосом:
— У меня… Да. Все нормально.
А что бы еще я могла ему ответить? Рассказать про Гарика и всю невероятную историю с судом? Бред. Объяснить, наконец, почему я уволилась? Я — дура, у меня все по-дурацки в жизни, перед свадьбой уходят женихи, в квартире живут чужие люди, пьяницы, дочка болеет от той жизни, которую я ей устроила, и сама я одинокая и беременная.
И у меня, у дуры, осталось около тысячи долларов наличными на всё про всё и на неопределенный срок. Потому что, когда у меня появлялись деньги, я их не копила, а тратила. У меня есть пальто за полторы тысячи долларов, короткое, оранжевое, которое вышло из моды три года назад. Мои скромные сбережения сидят в земле у Саши на даче в виде сортовых рододендронов, коллекционных голубых елочек и смешных карликовых деревьев, которые нравились Варьке — ей казалось, что это волшебная страна Гномов, где деревья не вырастают выше нашего пояса, но очень похожи на настоящие.
— У меня все хорошо, — повторила я и даже попробовала спокойно улыбнуться.
Зачем притворяться, улыбаться, да еще насильно, когда человек хочет знать, на самом деле хочет, как у тебя дела? Значит, я по-другому не умею. И моя реальность такова, какой я сама ее себе творю.
— Что ж. Тогда до свидания.
Я протянула ему руку для пожатия, он ее пожал, а потом опять поцеловал. Я глупо засмеялась. Я сама понимала, что это — кризис. Кризис среднего возраста. Кризис одиночества в мегаполисе. Кризис бесконечного женского одиночества. Мне стали нравиться офицеры. Мне стали нравиться крупные офицеры
