Через долю секунды они уже катались по траве. Пышные юбки обматывались вокруг ног, Эмма пыталась встать, но отец начинал бить ее, не давая подняться. Едва она смогла вырваться и вскочить на ноги, как он тоже вскочил и, хватая ее за талию, вновь приблизил к ней свое лицо.
— Ну хватит уже, идем…
— Оставь ее!
Не выпуская Эмму из цепких рук, Джек оглянулся. Властный голос принадлежал низкорослому, щуплому гавайцу в набедренной повязке. Джек фыркнул:
— Это еще что за чучело туземное? Брысь отсюда, черномазый!
— Оставь ее, Джек Джордан!
— Кто смеет мешать отцу воспитывать дочь родную, если она пошла по плохой дорожке? Уж не ты ли, мозгляк?
— Я знаю твое подлое сердце, Джек Джордан, знаю, что ты лжешь, и знаю наперед, что ты задумал! Оставь ее! Говорю тебе это в последний раз.
Джек, словно зачарованный, смотрел в глаза маленького смуглого человека с длинными, до плеч, белыми волосами.
Странная сила была в этих прозрачных, янтарно-желтых глазах, белки которых налились кровью. Такие глаза бывают лишь у жрецов, владеющих тайной заклятия, Джек знал это.
— О'кей, дедуля, не стоит распускать перья! — Джек облизнул пересохшие губы. В конце концов черт с ней, с девчонкой. Он еще успеет с ней разобраться как следует.
— Катись, дуреха! — Джек отпустил Эмму. — У нас еще будет возможность увидеться, до-чень-ка!
Эмму не надо было упрашивать. Подобрав измятые юбки, она бросилась к лошади и, вскочив на нее, галопом пустила Макани в сторону побережья.
Джек проводил ее злобным взглядом, затем повернулся к туземцу.
Но тот словно испарился, и следа не оставив на припорошенной пылью траве.
Спина Джека покрылась мурашками.
Он протер глаза рукавом.
Видать, почудился ему спьяну этот желтоглазый колдун. Надо бы пропустить еще стаканчик, а то свихнуться недолго.
И Джек, спотыкаясь, побрел седлать жеребца, чтобы смотаться в лавочку за следующей бутылкой. Монеты позвякивали у него в кармане, монеты, полученные от Малии на дорогу (дал он ей честное слово, что уедет сегодня же: да, как же, нашли дурака!).
По дороге он вспоминал, как зовут владельца винной лавчонки в Кавайихе… Кажется, А Вонг. Или А Во?..
Гидеон уже поджидал Эмму на берегу бухты.
Едва взмыленная Макани поравнялась с ним, обессиленная Эмма упала с лошади в его объятия. Она почти теряла сознание.
— Что случилось? Твоей матери стало хуже? Скажи мне, скажи же, что случилось? Твои родители рассердились за то, что ты вчера вернулась так поздно?
Он осыпал ее бледное лицо поцелуями. Она долго смотрела в его любящие, полные тревоги глаза.
— Нет, нет, не беспокойся, все хорошо! Идем купаться, Гидеон! Я целый день мечтала окунуться!
Ей хотелось поскорее смыть с себя прикосновение грязных лап Джека Джордана.
Эмма сбросила свое пышное платье — и Гидеон застыл на месте с раскрытым от удивления ртом.
— Святой Моисей! Да ты…
— Голая, ты хочешь сказать? Какой ты наблюдательный, мистер Кейн!
И, разбежавшись, она нырнула в бирюзовую волну, накрывшую ее с головой. Гидеон поспешно разделся и последовал за ней. Никогда она еще не чувствовала себя такой свободной.
Едва он подплыл к ней, как Эмма, взяв его руку, приложила к своей груди. Ее пылкий взгляд, требовавший любви и ласки, обжигал Гидеона.
Она желала и звала его — и он принял ее вызов.
Они торопливо вышли из воды и, молча, не разнимая рук, направились в свой тайник, крохотное убежище для двоих, — под свод виноградных лоз.
Песок под ними был горячим, как и их разгоряченные страстью тела…
Приподнявшись на локте, Эмма умоляюще взглянула в лицо Гидеона.
Ее глаза показались ему черными сияющими звездами.
— Знаешь, о чем я хочу просить тебя? — прошептала девушка, беря его лицо в свои полудетские руки.
— Нет, любовь моя…
— Гидеон, люби меня — вот о чем я тебя прошу.
— Эмма, ты даже не понимаешь, о чем говоришь!
— Если ты вправду любишь меня — делай со мной любовь…
— Ты говоришь, как девушки из Гонолулу, а это плохие девушки…
— Ну как же мне быть? Я не знаю, какими еще словами просить тебя…
Слегка отодвинувшись от Эммы, Гидеон лег на спину и прикрылся рубашкой. Он смотрел в синее небо сквозь узор из виноградных листьев и думал: наивна она так благодаря своим юным годам или является на самом деле изощренной ранней кокеткой, затеявшей с ним эту волшебную эротическую игру?
Маленькая зеленая ящерка застыла на большом виноградном листе и то ли грелась на солнце, то ли наблюдала за ними…
Повернувшись на бок и опершись на локоть, Эмма лениво проводила кончиками пальцев по его груди. Дойдя до пупка, ее рука на какое-то время замерла, а потом не совсем уверенно двинулась ниже.
— Почему ты не хочешь меня?
— Ты же знаешь, что это неправда! Ты же видела, как мне трудно владеть собой, когда мы вот так, вдвоем…
— Тогда сделай то, что ты хочешь.
— Ты слишком молода, дорогая! Мы ведь даже не обручены. Что скажет твоя семья, твоя мать, твой отец…
Девушка вздрогнула от отвращения:
— Мне плевать, что они скажут! И какое им дело? Это касается лишь нас троих: меня… тебя… и Господа Бога!
Она поцеловала его в грудь, туда, где как безумное колотилось его сердце. Бедное, оно готово было разорваться от страсти.
— Умоляю тебя, Гидеон! Я сейчас умру, если ты не сделаешь этого!
Смешанный запах моря, амбры и горных фиалок, который источала ее золотистая кожа, опьянял его. Он утратил власть над собой, целуя ее плечи, грудь. Гладил каждую складочку расслабившегося, послушного его движениям прекрасного девичьего тела. Гидеон не мог насытиться ею, не мог оторваться от нее. Ее нежный полуоткрытый рот казался ему алым благоуханным цветком, жаждавшим живительной влаги под лучами палящего солнца.
Эмма прерывисто вздохнула. Он уложил ее себе на колени и баюкал, как ребенка.
— Открой мне себя, моя Калейлани! Дай мне увидеть себя. Скажи мне еще раз, что ты хочешь меня, любимая!
Эмма чувствовала, как ее возлюбленный растворяется в теплых лучах наслаждения. Его сердце колотилось так, словно вырывалось наружу, сокрушая ребра. Гидеон не узнавал сам себя: он волновался так, будто впервые касался женщины. Так оно и было на самом деле — ведь он любил впервые в жизни.
Он вдыхал сладковатый аромат имбиря, исходивший от ее волос…
