Эмма болезненно и жалобно вскрикнула, когда Гидеон проник в нее.
— Девочка моя, прости меня, я причинил тебе боль!..
— О нет, немного, чуть-чуть… — Слезы блеснули на ее длинных ресницах.
Он, в ужасе от собственной грубости, отпрянул было от нее, но Эмма крепко обвила его шею руками:
— Нет, Гидеон, не бойся, мне хорошо, я хочу этого, я буду терпеливой, любимый… Так и должно быть. Это так хорошо, я не знала… не знала, что это так сладостно…
Вновь и вновь они приникали друг к другу. Их тела сливались в едином ритме, дыхание становилось все тяжелей…
Обессиленные, нагие, они уснули, не разжимая объятий.
Был уже поздний вечер, когда Гидеон проснулся от холода и крепко прижал к себе Эмму. В глазах ее показались слезы. Пряча лицо на его мускулистой груди, она прошептала:
— Я люблю тебя, Гидеон.
— О чем же ты тогда плачешь, дурочка? — нежно спросил он, поцелуями стирая слезы с ее лица. — Ты жалеешь о том, что мы натворили с тобой?
— Да нет же, нет! Я плачу оттого, что так сильно люблю тебя. Я теперь всегда буду принадлежать тебе! Ничто и никто не сможет изменить этого! Никогда!
Гидеон удивленно смотрел на нее. Она похожа была на маленькую тигрицу, защищающую детеныша. И вдруг его пронзило острое чувство непоправимой вины. Он ведь до сих пор не сказал, что скоро покинет ее, покинет острова, уедет в этот проклятый Бостон! И вот сейчас он должен будет признаться ей во всем. Это ужасно!
— Эмма, я должен сказать тебе… Видишь ли, есть одно обстоятельство…
Загадочно улыбаясь, она села и потянулась за своим платьем.
— А я и так все знаю.
— Что ты знаешь?
— Мама рассказала мне все. Ну, про это. Как это бывает и откуда берутся дети, и все такое. Представляешь, я совсем ничего не знала об этом, думала, они бывают от поцелуев, пока мама не рассказала мне, как все на самом деле. Понимаешь, в монастыре все монахини — невесты Христа, и они ничего не знают о жизни мужчин и женщин. Но мама сказала мне, что я уже взрослая и мне пора кое-что узнать…
— Подожди! Сколько тебе лет?
— Четырнадцать.
— Всемогущий Боже! Ты же еще совсем ребенок, а я так обошелся с тобой!
— Ничего подобного! Я взрослая женщина, у меня от тебя будет ребенок, и я очень этому рада. Все так прекрасно!
— Глупая! О каком ребенке ты говоришь! — Он твердо знал, что в последний миг проявил осторожность. — Нет, Эмма, тебе еще рано иметь ребенка, и я позаботился об этом. Не о том я хотел тебе сказать. Все гораздо хуже, чем ты думаешь. — Гидеон набрал полную грудь воздуха и с трудом выговорил: — Я скоро уеду, Эмма.
Она молчала. Потом подняла глаза. Лицо ее было спокойно.
— Куда, — спросила она, — в Гонолулу?
— В Бостон, любимая. В Гарвардский колледж.
— О-о-о!
Это был стон смертельно раненного звереныша.
Никогда в жизни Гидеон не испытывал такого страха, никогда не видел такого отчаяния.
Юноша готов был разрыдаться, ведь он чувствовал ее боль как свою собственную.
— Я отплыву с острова первого числа следующего месяца, — тяжело выдохнул он.
— И ты… знал об этом еще до того, как мы встретились?
Он кивнул, не в силах произнести больше ни слова.
Она сдерживала рыдания, уголки ее рта подергивались.
— Эмма, — бормотал он, — но что я могу сделать? Мне ведь тоже больно.
— Если больно — не уезжай, — жестко ответила она. Высвободившись из его рук, Эмма рывками натягивала на себя платье.
Разгладив его на себе так тщательно, точно от этого зависела вся ее жизнь, она снова села на песок спиной к Гидеону, так, чтобы он не видел ее лица, слабо освещенного лунным светом.
Молчание затянулось.
— Первого числа я уезжаю в Гонолулу, а оттуда на «Галилео» — в Бостон. Это будет уже восьмое число.
— Бостон… — безразлично повторила Эмма и вдруг разрыдалась. — Скажи, скажи, что ты разыгрываешь меня! Скажи мне правду! Я же не вынесу этого… Бостон! Это так далеко, на другом конце света! Сколько ты пробудешь там? Сколько месяцев?
— Годы, любимая. Несколько лет. Не меньше четырех лет.
— Но ведь это целая вечность!
Он привлек ее к себе, сам чуть не плача:
— Эмма, я знаю, я не имею права просить тебя об этом, я понимаю, но если бы ты могла… Если бы ты могла обещать мне…
Она поспешно ответила, не дав ему договорить:
— Я буду ждать тебя. Да. Я буду ждать тебя, Гидеон Кейн, я клянусь в этом прахом моего деда… Возьми. Это самое дорогое, что осталось у меня от прошлого. С этим я отдаю тебе мою душу.
Эмма достала что-то из кармашка и вложила ему в раскрытую ладонь.
Он вгляделся: это был костяной рыболовный крючок, напоминавший по форме вопросительный знак.
Гидеон потрясенно вздохнул, пытаясь сглотнуть комок в горле. Он знал: такой талисман вырезался из кости умершего предка-жреца. Вместе с талисманом к владельцу переходила великая мана, необоримая сила заклятия, как говорили гавайцы.
— Я буду носить его возле самого сердца, Эмма! Я никогда не расстанусь с ним, дорогая! Но у меня нет ничего, чем бы я мог отдарить тебя…
— Мне ничего и не нужно, Гидеон. Ведь ты уже сделал мне самый дорогой в мире подарок — ты подарил мне себя. Ведь это так? Никто не сможет отнять тебя у меня. Ты же не станешь стыдиться меня и того, что у нас с тобой было?
— Никогда! Вот увидишь, я вернусь, и мы тут же поженимся. Я построю для тебя в горах прекрасный дом из драгоценного дерева коа — наш дом, и мы с тобой будем каждый вечер сидеть на огромной веранде, смотреть на луну и вспоминать о чем-нибудь хорошем, об этой ночи, например… А пока — я буду писать тебе каждую неделю. И ты будешь писать мне. Запомни адрес: судоходная компания «Абрахам Кейн и сыновья», Массачусетс, Бостон, мне. А по какому адресу мне посылать свои письма?
— Пиши на магазинчик А Во в Кавайихе. Я сама буду забирать твои весточки оттуда.
Он повторил про себя: «Магазинчик А Во в Кавайихе…» — а вслух спросил:
— Ты придешь завтра ко мне?
— Да, и я постараюсь прийти пораньше, ведь у нас осталось так мало времени…
— А я примчусь сюда хоть на рассвете, если ты пожелаешь. Родители перед отъездом дали мне полную свободу. А хочешь, устроим завтра пикник? Отправимся к водопадам…
— Прекрасно, милый, пусть будет пикник, пусть будет все, чего ты хочешь. Я буду собирать целебные травы. Они растут только там — и так помогают маме… А теперь — уходи. Уходи скорей, я не хочу, чтобы ты видел, как я плачу. Ты ведь разрешишь мне поплакать немного? Мне надо привыкнуть к тому, что ты сказал. До завтра, Гидеон? До завтра?
— До завтра, Эмма, любимая!
С тех пор — до самого отъезда — Гидеон приходил к заливу и ждал, ждал, ждал… Эмма так и не
