Только сейчас я осознала, что значит потерять себя, позволить унести далеко-далеко, где не существовало ничего, кроме желания и осуществления этого желания. Именно этого я так жаждала, хотела, добивалась бесстыдно, жадно, неукротимо. Именно это стало похотью, необходимостью, любовью… Почему люди всегда так стремятся наклеить ярлык на чувство?!
Я понимала только, что попала в свою же сеть и не смогла бы вырваться, не разрушь Люкас заклятие, державшее меня в плену.
Он отпустил меня так внезапно, что я чуть не упала на постель, только гордость и гнев заставили удержаться на ногах.
Тогда я не знала, что за резкостью тона скрывались мучительная нерешительность и сердечные муки, и чувствовала только, как оскорблена и унижена, ведь меня вновь отвергли – холодно и расчетливо.
– Это правда, что ты выходишь за Шеннона на следующей неделе?
– Именно поэтому ты здесь? – Голова моя кружилась, словно сквозь дымку я услышала собственный смех. – О, Люкас, думаю, ты зря время тратишь, не говоря уже о том, что рискуешь головой! Неужели думаешь, что способен остановить меня? Только потому, что… – Мой голос предательски оборвался, но я сумела вовремя взять себя в руки и намеренно оскорбительно добавила: – Только из-за того, что нас чисто физически влечет друг к другу?
Он рванулся ко мне, но остановился; лицо мгновенно стало жестким, бесстрастным.
– Хочешь дать понять, что все-таки выйдешь за Шеннона, после всего, что было?
– А что было, Люкас Корд?
Я отодвинулась подальше, зная, что, если вновь почувствую его прикосновение, потеряю разум и волю, подошла к столику и, повернувшись, оказалась лицом к лицу с Люкасом.
Глаза его в тусклом свете лампы казались коричневато-зелеными, как у горного льва, и я заговорила быстро, не давая себе времени подумать, поддаться слабости:
– Считаешь, то, что было между нами, дает тебе право допрашивать меня? Приятно провели вместе несколько часов, которые иначе тянулись бы вечность, избавились от скуки, и, поскольку брат, который мог бы на мне жениться, к несчастью, погиб, ты отослал меня назад, чтобы получить свою долю выкупа… или твой друг Монтойа забыл отдать деньги? Именно поэтому ты и явился сюда? Ну что ж, если это так, зря трудился! Видишь ли, я теперь знаю о письме, которое написал отец! И о том, что он уничтожил его… и мне известно… известно…
На этот раз, несмотря на все усилия, мой голос дрожал. Все, что я прочла в дневниках отца, все, что так терпеливо пытался объяснить Марк, вернулось, наполняя душу отвращением.
– Не возьму в толк, о чем ты, черт возьми, толкуешь, – процедил сквозь зубы Люкас, угрожающе хмурясь. – Ровена…
– Нет! Не смей! Оправдания только еще больше ухудшат все! К чему лгать, и так все ясно! Мне многое известно о тебе! Думаешь снова одурачить и использовать меня, как остальных женщин, которых хотел и брал! Наверное, ты пытался убить Элмера Брэгга, потому что тот слишком много знал… о письме, которое собственными руками уничтожил отец, о дополнении к завещанию, исчезнувшем в ту ночь, когда… ты убил его, Люкас? Подлил в стакан настойку опия? О Боже, ведь он доверял тебе! Подумать, ведь я тоже верила и ждала…
– Довольно!
Двумя прыжками Люкас пересек комнату, схватил меня за плечи. Я пыталась вырваться, но он держал меня словно стальными тисками, пальцы впивались в кожу, пока я не охнула от боли и унижения. Край стола врезался в обнаженные бедра, и, несмотря ни на что, я остро ощущала его близость, видела слегка раздувающиеся ноздри, побелевшие от ярости губы.
– Слушай меня, – жестко, холодно отчеканил он. – Не возьму в толк, куда ты клонишь, но, по-моему, пытаешься сказать, что я убил Гая. Не сомневаюсь, кто-то отравил тебя ложью и продолжает подогревать ненависть, так что ты не видишь правды, даже если она у тебя под носом!
– Как ты смеешь!
– Я смею все и поступлю так, как пожелаю, неужели до сих пор не поняла?! – Он встряхнул меня; яростный, безумный блеск в глазах вызывал ужас. – Если не нравится то, что я говорю, можешь закричать, позвать на помощь, и наемники Шеннона тут же прибегут спасать тебя! Почему не делаешь этого? Или боишься, что они расскажут Шеннону, как нашли убийцу-полукровку в спальне его невесты?!
– Прекрати! – всхлипывала я; слезы ярости и унижения слепили глаза. – Не хочу ничего слышать! И не желаю больше никогда видеть тебя, понимаешь? Ненавижу! Презираю! Почему бы тебе не возвратиться к Илэне и не удовлетворить с ней свою грязную похоть еще раз?!
Я начала отбиваться кулаками, пока Люкас не стиснул мои руки стальной хваткой.
– Ну нет, – обманчиво мягко прошипел он. – Сначала я должен кое-что тебе доказать – и себе!
На этот раз я действительно открыла рот, чтобы закричать, но вопли превратились в глухие стоны под неистовыми поцелуями. Бессмысленным было сопротивляться и пытаться освободиться… как бессмысленным было бороться с собственным телом, разумом и сердцем, предавшими меня.
Люкас поднял меня на руки; я ослабела настолько, что голова моя бессильно откинулась. Когда он бросил меня на постель, я едва смогла вытерпеть те несколько секунд почти непереносимого ожидания, пока он не пришел, такой же обнаженный, как я, обжигающе горячий… а может быть, тоже сгорающий от нетерпения.
Что было потом? Схватка, поединок, насилие, безумная, все уничтожающая страсть, не нуждавшаяся ни в словах, ни в уверениях. Голод и насыщение. Желание и осуществление. Разговор тел.
Когда все кончилось, я была словно в тумане и сначала не поняла, почему, вместо того чтобы, как всегда, еще крепче прижать меня к себе, Люкас, молча высвободив меня, отодвинулся, так осторожно, так спокойно, что, только когда он сел и принялся натягивать мокасины, ощутила, как внезапно пересохло в горле, предчувствием странно сжало сердце.
– Люкас, – прошептала я; стук сердца почти заглушал слова.
