произошло сегодня, и нуждаешься в утешении. – Увидев мое ошеломленное лицо, он издевательски усмехнулся: – Тебе неприятно? Но ведь мы помолвлены, так что какая разница, если… как это лучше сказать, чуть опередим события? Ты уже поняла, что мой опытный братец не очень-то обращает внимание на подобные формальности. Больше всего меня удивляет то, что он купил тебя для себя, проводил с тобой много времени наедине и не воспользовался такой… великолепной добычей. Или это не так?
Я собрала остатки гордости, окутала себя ими, словно невидимым плащом, и холодно взглянула ему в глаза.
– Если ты так считал, не стоило притворяться, Рамон. Поэтому открой дверь, я уйду к себе, а завтра поговорим спокойно.
От отбросил куртку на пол.
– Утром, говоришь?! Милая, рассудительная Ровена! Зачем ждать так долго?! Ведь, как я уже сказал, мы помолвлены, не все ли равно, если станешь моей сегодня? Я защитил твою честь… неужели не заслуживаю награды? Едва не убил из-за тебя брата, не так уж это мало! И мои намерения по крайней мере были честны и искренни. Ты была невестой Шеннона и, наверное, не пыталась вырваться из его объятий!
Он подошел, нагнулся, и я почувствовала, как меня вжимают в постель. Вцепившись в запястья, Рамон поднял мои руки над головой.
– Разве я обманом выманил у тебя обещание стать моей женой?! Ты вела себя так, словно сама к этому стремилась. Способна ли ты на истинное чувство? Поцелуй меня так, словно любишь и словно говорила правду, и я больше не буду сомневаться.
Я слегка раскрыла губы под его поцелуем и вытерпела шарящий жадный язык, заполнивший рот. Неужели уроки Эдгара Кардона забыты? И даже он всегда обвинял меня в холодности; в таких случаях я всегда задыхалась, словно похороненная заживо, и теперь испытывала то же самое, хотя позволила Рамону целовать себя. Но отвечать не могла, только закрыла глаза, ощущая тяжесть чужого тела, нетерпеливые грубые руки на груди, думая об одном: к этому придется привыкнуть – ведь я должна выйти за него замуж. Это вполне разумно и… практично. Не за Люкаса. Нет-нет, ведь Люкас любит другую и ненавидит меня так же, как я его… и желает так же, как я. О Господи, только не Люкас, тот, кто, может быть, сейчас умирает, единственный, чьи поцелуи лишали меня разума и доводили до безумия!
– О, Ровена, Ровена, – шептал Рамон, – ты целуешься как шлюха… как ангел. Так холодна и неприступна с виду, но когда мужчина держит тебя в объятиях и ты раскрываешь для него губы… словно одна из сирен, как сладок вкус этих губ… ты сводишь меня с ума.
Я сносила поцелуи Рамона, убеждая себя, что это не имеет значения. Когда покинем долину, я смогу вертеть им как захочу, и все будет по-другому.
Пальцы Рамона нетерпеливо расстегивали крохотные пуговки, одну за другой, пока платье не распахнулось до самой талии. Губы поползли по моей шее, добрались до обнаженной груди. Но я не чувствовала ничего. Лежала не двигаясь и снова думала о сэре Эдгаре Кардоне, так часто владевшем моим холодным, несопротивляющимся телом, и не понимала, почему никогда не была способна притворяться. С Тоддом, правда, почти могла забыться, но Люкас… Люкас уносил меня так далеко. Зачем, зачем думать о Люкасе?
И неожиданно я осознала, что Рамон приподнялся на локте и как-то странно смотрит на меня. Потом сжал мою грудь, и я поморщилась, не в силах скрыть отвращения.
– Ты позволишь взять себя, хотя не терпишь моего прикосновения?!
– Думаю, ты хочешь меня, – устало, невыразительно пробормотала я. – Но если передумал, я бы лучше хотела отдохнуть.
Лицо Рамона исказилось. На секунду показалось, он меня сейчас ударит, и почему-то было безразлично. Но голос Рамона был зловеще спокоен:
– Неужели ты думала только о сне, когда прижималась к моему брату и, как в экстазе, обнимала его? Думаешь, я слепой и не вижу, что творится под носом?
Я взглянула в злые, встревоженные глаза, похожие на коричневые камешки, жесткие, непроницаемые.
– Нет, я не слеп, Ровена! Но иногда влюбленному трудно увидеть правду! Я полюбил тебя… наверное, с первого взгляда. Что-то в твоей сдержанности, холодности завораживало меня. Я мечтал о тебе и думал, что никогда больше не удастся тебя увидеть… пока Люкас не привез сюда… мою богиню. И ты была так прекрасна: сильная, гордая, независимая, несмотря на все испытания! И я любил тебя за это еще больше, пытался выказать уважение, быть нежным и мягким – дать все, в чем ты нуждаешься. Люкас клялся, что не прикоснулся к тебе, и Хулио это подтвердил. Я думал, ты ненавидишь его, презираешь! Это правда или между вами что-то есть? – Он схватил меня за плечи, яростно затряс, впиваясь пальцами, словно когтями. – Отвечай, черт тебя возьми! Почему сказала, что выйдешь за меня?! Чтобы заставить его ревновать? Пошла со мной сегодня, только чтобы не дать убить его?
– А ты хотел этого? – прошептала я. – Ты ведь мог и не сделал… И только ли из-за меня так разозлился? Думаю, ты всегда ревновал Люкаса, не любил его… а тут подвернулся великолепный предлог.
За окном послышался вой ветра, раскаты грома становились все оглушительнее. Потом раздались голоса, стук копыт, и, должно быть, на моем лице отразились ужасные предчувствия, потому что Рамон, внезапно застыв, впился в меня глазами, приблизил свое лицо к моему так, что я почувствовала запах вина, и засмеялся, коротко, злобно:
– Еще недавно ты едва не билась в истерике! По-моему, в первый раз выказала искреннее чувство: только не ко мне – к моему брату. Даже когда он ударил тебя, а потом обнял, ты ничего не смогла скрыть. А мне… выказывала только снисходительное терпение. Даже сейчас. Почему несколько секунд назад притворялась, что отвечаешь на поцелуи?!
Я дернулась, словно ужаленная.
– А почему ты притащил меня сюда? Если только затем, чтобы осыпать оскорблениями, выскажи все, что желаешь, и отпусти!
– Так просто взять и отпустить? Считаешь, что к утру все уладится? Выйдешь за меня после того, что случилось?
– Это зависит от тебя, – парировала я. – Думаю, ты сегодня не в себе, Рамон. Утром…
