Психология. Психотехника. Психагогика

контекста и к тому же – дабы избежать повторения – снова и снова прерывая их чтение и разбивая их своими замечаниями и комментариями. Надеюсь, однако, что это позволит нам раскрыть и проследить мысль Выготского, позволит – вслед за ним, вместе с ним – выслушать и продумать поднимаемые им здесь вопросы в их неустранимой реальности, в их значении и для нас сегодня, для современной психологии и психопрактики, в частности и для психотерапевтической практики, позволит им прозвучать.

Ну что ж, как ни оттягивай, а вот она настала, эта минута: начнем-таки читать Выготского.

«Все критики, – пишет Выготский, имея в виду предшествующую традицию литературной критики и ее метод чтения, – так или иначе, рационализировали Гамлета, то есть…».

Это «то есть» исключительно важно, и уже оно заставляет вставить хотя бы краткую реплику по поводу понимания самой этой «рациональности». Выготский, конечно же (как мы увидим дальше), не отказывается от нее вовсе, но всем ходом своей мысли приводит нас к необходимости «поставить ее под вопрос». Поставить под вопрос – как само собой разумеющийся и единственно возможный – тот тип «рациональности», который стоит за традиционным – «объясняющим», как скажет Выготский чуть дальше, – типом чтения и понимания.

Иначе говоря: есть «рациональность» и «рациональность»! И тот поворот в понимании метода, который намечает Выготский, происходит на такой «глубине», что затрагивает, по сути, самую идею «рациональности» и требует ее пересмотра. К сожалению, это все, что я могу позволить себе тут сказать.

Итак: «… рационализировали Гамлета, то есть старались найти понятную связь». Слово «понятную» выделено здесь самим Выготским и, как мы увидим, соотносится с неким, опять же – вполне определенным – типом «понятности» и, соответственно – типом «понимания», дающего эту «понятность»: с редуцирующим, сводящим к уже «понятному и известному» типом понимания.

«…старались найти понятную связь событий, хода действия, свести (так! – А.П. ) фабулу и образ Гамлета на ряд <уже> (вставки в угловых скобках – мои. – А.П. ) понятных и известных (так! – А.П. ) представлений – психологических, историко-литературных, биографических, этических, исторических и так далее».

Обратим внимание на этот перечень. Важно, стало быть, не то, к каким представлениям, из каких научных предметов: к «психологическим» или, скажем, к «этическим» представлениям происходит «сведение» – вспомним то, что я говорил о «психологизме», – важно то, что к ним, к этим представлениям «старались свести»! А дальше у Выготского следует выразительное тире, по сути еще одно «то есть» – <то есть>, заключает он, «…объясняли Гамлета».

«Здесь <же>, – продолжает Выготский, намечая в оппозицию традиционной литературной критике свою стратегию чтения «Гамлета», – впервые критическое истолкование исходит, кладет в свою основу, берет отправной точкой <как раз> необъяснимость связи событий и самого образа Гамлета».

Итак, «необъяснимость» трагедии – как живой и непосредственный опыт чтения, восприятия трагедии – берется тут как отправная точка для всей последующей работы понимания – это во-первых. А дальше следует то, что составляет «нерв» «методы» чтения и понимания, реализуемой Выготским, и, далее, то, что составляет критический момент реализуемого Выготским понимания трагедии и текстов искусства, произведений искусства вообще и, по существу, даже – «природы» той реальности, которая открывается искусством, с которой человек встречается в откровениях, даваемых искусством. «Необъяснимость», или – как предпочитает дальше прямо говорить Выготский – «тайна», утверждается при этом не только как исходная, отправная точка понимания трагедии, но также и как последняя, предельная его точка, и далее – как неустранимый пониманием – бытийный – феномен.

«И другие критики, – говорит тут Выготский, – признавали “темноту” трагедии, но они старались ее преодолеть. Там было “несмотря на”, и “и все же” здесь (то есть у самого Выготского. – А.П. ) это (то есть исходная «темнота» трагедии. – А.П .) поставлено во главу угла».

«Таинственность и непонятность, – продолжает Выготский, – не покрывала, обволакивающие снаружи “туманом” трагедию (то есть внешним и вторичным для самой трагедии образом «затемняющие» ее. – А.П. ), которую надо разглядеть только через них («сквозь» и «поверх» их «завесы», но не «в них», то есть все те же: «несмотря на» и «все же». – А.П. ) или отбросив, преодолев их, – как во всей <предыдущей> гамлетовской критике, но <она, эта таинственность и непонятность, как раз и есть> – самая сердцевина, внутренний центр трагедии.

Не простое (или понятное)